Пролетая над Вселенной - читать онлайн книгу. Автор: Елена Смехова cтр.№ 45

Представить такое было сложно.

– Будешь декламировать, – порекомендовал папа, когда я готовилась к уроку, – пожалуйста, эту фразу произноси вдумчиво. Не пробалтывай ее. Делай паузы между словами.

Я, вняв его совету, прочитала именно так:

Но после… к плену… он… привык…

И обвела класс трагическим взглядом. Эффект был потрясающим. Ко мне даже самые хулиганистые мальчишки подходили после урока и признавались, что сегодня их особенно впечатлила моя манера исполнения. Донесла, значит, правильную интонацию. Вдумчиво сделала паузу.

Вообразить тогда не могла, что именно эта фраза будет отзываться в сознании особенно часто. Что только с возрастом оценю ее сермяжную правду:

Я мало жил, и жил в плену.

Таких две жизни за одну,

Но только полную тревог,

Я променял бы, если б мог…

Мой муж и свекровь были людьми неплохими. Хорошими людьми даже. Наверное. Для всех прочих. Я же, как ни силилась, не могла оценить их хорошесть, хоть ты тресни! Даже под угрозой называться мещанкой. Мне хотелось, чтоб со мной считались, чтоб сочувствовали мне и иногда отпускали бы на волю – только и всего! Но дождаться этого почему-то не могла. Мы существовали в противоположных мирах, витали в разных слоях атмосферы, где наши представления с ожиданиями не пересекались.

– Твои родители неустанно твердят мне: «Держи Алю, держи Алю», – сообщил однажды муж и строго резюмировал: – Учти, Александра, здесь держать тебя никто не собирается! Ты – не малое, неразумное дитятко. Сама должна изо всех сил держаться за меня. Стараться быть хорошей женой.

– Что же, я не стараюсь? – пискнула я.

– Не стараешься! – припечатал муж. – Ты на троечку выполняешь самую обычную домашнюю работу. При этом вся во власти мнимых страданий. А ко мне у тебя одни претензии и непонятные обиды.

– Не ты ли обещал превратить мою жизнь в сказку, – всхлипнула я, – сделать счастливой обещал, не ты ли?

– Чем я, Саша, по-твоему, занимаюсь? – отразил претензию Лапонецкий. – Вкалываю денно и нощно, чтоб вы с ребенком были сыты и обуты. – Он снова ринулся в атаку: – Ты сама, Саша, почему не стремишься сделать сказку из моей жизни?

– Насмотрелась на всякую богему, – вторила ему свекровь, – ну, что хорошего там? Один разврат. Поживешь среди обычных, нормальных людей, глядишь, тоже станешь как все.

Что можно было возразить? Они оба были убеждены, что осчастливили меня, ну, а мои родные на почтительном расстоянии молчаливо поддерживали данную версию.

Ко всему привыкает человек, прав был папа. Постепенно к «плену» привыкла и я. Точнее, загнала свои желания очень глубоко внутрь. Мне больше не хотелось петь – плясать – буйствовать. Даже стихи больше не писались. Словно бы поэтический канал постепенно пересох.

Поезд Жизни, начиненный необыкновенными личностями, интенсивными эмоциями, красочными событиями, проплывал, не останавливаясь, мимо моего перрона.

Меня поглотила ненавистная уборка с готовкой, беспрерывная стирка-глажка да неутихающее беспокойство за вечно орущего рыжего Димку – такого крохотного, беззащитного. Мы проводили с ним сутки напролет, и я испытывала все возрастающую ответственность за беспомощное существо, по неосторожности произведенное мною на свет.

Однажды, в воскресенье, привычно – в полном одиночестве – выкатила коляску с (мгновенно заснувшим после первого глотка свежего воздуха) сыном в парк. Навстречу мне дружно вышагивали пары, прогуливающие своих чад. Молодые мамы с папами. Не очень молодые мамы с папами. Бабушки, дедушки. И почему-то именно в выходные дни в пестрой толпе явственно выделялись одинокие мамочки. Вот в такое воскресенье, на прогулке, меня и накрыло осознание: а ведь я не что иное, как мать-одиночка!

Ну да, человек, с которым я существую под одной крышей, обозначен в графе «семейное положение» как муж. Ну да, я зарегистрирована с ним в одной квартире. Ну и что с того? Мы почти не разговариваем, кажется, я его совсем не интересую – мои проблемы его не трогают, а лишь утомляют.

У Лапонецкого существовало вполне устойчивое домостроевское представление о браке: муж должен заниматься своими делами, а жена – ухаживать за ним и стеречь очаг. И потому он живет этой своей, непонятной жизнью, в которую меня не посвящает. Там – его пациенты и коллеги, ночные дежурства, преферансы по пятницам, возлияния с друзьями по выходным, поездки в Сочи и на Чегет, а еще масса всего важного, нужного и увлекательного, что существовало до меня и осталось неизменным по сей день. Зато он приносит в дом продукты, регулярно платит за квартиру и обеспечивает нам с ребенком полноценное медицинское обслуживание.

От меня требуется совсем немного: рано вставать, готовить ему горячие завтраки, встречать правильными ужинами, содержать дом в идеальной чистоте. А еще кипятить, стирать, крахмалить и ежедневно наглаживать ему рубашки и два раза в неделю – белый врачебный халат. Ну, и изредка спать с ним. Когда ему это внезапно понадобится.

Многие матери-одиночки мечтали бы, наверное, о такой отработке «беспроблемного содержания».

Также примерно раз в месяц (не чаще) следует выходить с ним «в общество». Это значило: демонстрировать себя и нашу согласованную пару его друзьям, коллегам или родственникам на каком-либо соответствующем торжестве.

– Он тобой гордится, – в обязательном порядке докладывал мне кто-нибудь из его приятелей.

– Что вы говорите? – всегда изумлялась я.

– Да-да. Хвалится тобой даже!

Я лишь хмыкала в ответ недоверчиво. Какой смысл хвастаться мною кому-то, но слова доброго не сказать мне лично?

Впрочем, к этому я тоже со временем привыкла. Ну, закончились у человека все добрые слова, едва птичка оказалась в клетке. Я, кстати, отчетливо помню хлопок этой самой, закрывающейся за моей спиной дверцы. «Ничего-ничего, – подумалось тогда, – надоест – выпорхну». Не подозревала, глупая, что срок может затянуться надолго и выпорхнуть будет не так уж легко…

Однако придуманная формулировка меня на тот момент утешила. Стала в нее играть и поняла, что, пока ребенок маленький, быть матерью-одиночкой при фактическом муже гораздо выгоднее, чем без него. Уходить мне было некуда, вот в чем дело. Родительская квартира отошла Союзу писателей, а бабуля после отъезда родителей вернулась в свою комнату в коммуналке. Бабуля была единственной, кто мне сострадал, правда, вслух ничего подобного не произносила. Дабы не расхолаживать. И не злить Лапонецкого. Но я чувствовала, что в самом крайнем случае она примет меня, и приберегала этот случай до упора.

Упор случился, когда Димке исполнилось четыре года.

…Муж выглядел сильно истомленным, и, как обычно, после ночного дежурства, от него пахло женскими духами. Душными, дешевыми, раздражающими мой нюхательный аппарат. Я не стала сдерживаться, выстрелила ему в лоб ядовитым вопросом. Вместо ответа он красноречиво провел пальцем по ближайшей к нему тумбочке: