Возраст Суламифи - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Миронова cтр.№ 22

Подбежав, Тереза, красивая полька, совсем не говорившая по-русски, обняла девочку и повела ее к хутору. Из ее торопливой речи Лина различала лишь беспрестанно повторяющееся «Матка боска». Тереза привела ее в дом на хозяйскую половину.

Свекровь Терезы Данута по-русски говорила свободно: детство и юность провела в сибирской ссылке. Там она и родителей похоронила, там и мужа встретила, Ионаса. Но в этот ранний утренний час ее муж и сын, тоже Ионас, были уже на работе.

Лина вообще, прожив две недели в этом доме, где молодые перебрались на половину родителей, чтобы освободить комнаты им с Нелли, поражалась, какие литовцы трудолюбивые. У старого Ионаса были еще два сына, они жили отдельно, но все работали на ферме. Работы много: и молочная ферма, и своя сыроварня, и лошади… Ионас вместе с сыном работал допоздна, но и вернувшись домой, не отдыхал, а начинал что-то ладить, чинить, приколачивать и так до позднего вечера. Да и сама Данута – Лина это точно знала – только что вернулась с дойки. Она всегда угощала Лину парным молоком.

Сейчас, увидев, в каком девочка состоянии, Данута что-то быстро и ворчливо, как показалось Лине, приказала Терезе. Тереза вышла и сразу вернулась с эмалированным ведром воды. Поставила его на плиту.

– Надо тебя вымыть, – сказала Данута, – а баню топить долго.

Тереза снова вышла и на сей раз вернулась с корытом. Потом принесла еще ведро воды – холодной. Вода на плите меж тем согрелась.

– Полезай в корыто, – скомандовала Данута, пока Тереза разводила в бадейке воду, – снимай все. Э, да у тебя кровь идет!

Данута сама стянула с Лины сарафан и, убедившись, что больше на ней ничего нет, кроме крови и грязи, мотнула головой Терезе. Вместе они быстро смыли глину, а вот кровь все сочилась из рваной раны на лопатке.

– К доктору надо, – решила Данута, но Лина воспротивилась.

– Не надо доктора, и так все пройдет.

– Шрам останется, – предупредила Данута.

– Не буду носить декольте, – презрительно фыркнула Лина, вспомнив о матери, обожавшей оголяться до неприличия.

Этого Данута не поняла. Она обработала рану перекисью, перебинтовала и сумела остановить кровь. Вместе с Терезой она помогла Лине вымыть волосы, тоже перепачканные в глине. Вытерли, расчесали, заплели в косу. Косичка, правда, получилась маленькая, жиденькая… У Лины плохо отрастали волосы, она дала себе слово по возвращении в Москву подстричься, но для фильма требовалась коса. На съемках ей даже вплетали фальшивую.

Тереза скрылась в глубине дома и вышла с домотканым платьем. Платье было кремового цвета, все затканное шитьем, очень красивое. Лину обсушили полотенцами и обрядили в платье. Мягкая ткань ласкала кожу. Только теперь Лина начала понемногу успокаиваться и приходить в себя. Данута напоила ее горячим молоком и велела съесть хлеба с маслом. Лина боялась, что ее опять стошнит, но тут уж Данута настояла на своем. Пришлось осторожно откусить от щедрого ломтя темного, ноздреватого, пахучего, изумительно вкусного деревенского хлеба. Лина не заметила, как съела весь ломоть.

– Еще? – спросила Данута.

Девочка покачала головой.

– А теперь скажи мне, кто это с тобой сделал.

Но Лина не могла сказать. Не могла еще раз пережить весь этот ужас и позор.

– Никто, – ответила она. – Я упала. Поскользнулась на берегу и упала. За сучок зацепилась.

Тереза что-то быстро проговорила по-литовски.

– От сучка убегала? – насмешливо спросила Данута. Она взяла Лину за обе руки, приподняла их над столом. На запястьях остались синяки и ссадины. – И за руки тебя сучок хватал? – Она поднесла Лине зеркало. – И все лицо разукрасил?

Лина глянула на себя в зеркало. На коже, особенно вокруг рта, виднелись грубые ссадины от мужской щетины. Губы как будто размазаны по лицу. Она еле удержала в себе только что выпитое молоко, зажала рот рукой. Но, отдышавшись, упрямо повторила:

– Я упала. Можно я пойду? Спасибо вам большое, я вам платье потом верну. Сарафан постираю и верну.

– Оставь себе, – проворчала Данута, а Тереза – это было явно ее платье – кивком подтвердила: да, мол, оставь себе. – Сарафан твой я сама постираю. Надо в холодной воде, а то кровь запечется.

И Данута властным жестом приказала Терезе приготовить таз с водой. Та мигом кинулась исполнять.

– Нет, спасибо, оно мне велико и… – Лина хотела сказать, что не стоит дарить ей такое платье – не платье, а прямо наряд принцессы! – но смешалась, не зная, как это сказать, чтобы не обидеть добрых женщин.

Обняв на прощанье и Дануту, и Терезу, она ушла на свою половину.

– Где ты шляешься? – встретила ее Нелли. – Нам давно пора на съемку, Ольгерт уже звонил.

На хуторе не было водопровода, а вот сотовая связь действовала отлично.

– Что это за прикид? – продолжала Нелли, не дождавшись ответа на первый вопрос.

Впрочем, и второй вопрос остался без ответа. Лина подошла и встала прямо перед матерью.

– Я тебя ненавижу, – произнесла она больным после крика, но внятным, отчетливым голосом. – Никогда в жизни больше не назову тебя мамой. И сниматься с тобой не буду.

– Не ерунди, – поморщилась Нелли. – Что за дешевая мелодрама? Ничего с тобой не случилось. Пора взрослеть. Можно подумать, он тебе целку сломал! – пустила она вслед дочери, скрывшейся в своей комнате.

Ничего больше не слушая, Лина открыла чемоданчик, отыскала и натянула чистые трусы взамен оставленных у озера. Возвращаться за ними она не собиралась. Ей казалось, она умрет, если только придется еще раз пересечь луг с красивыми бабочками.

Только взялась крест-накрест за подол платья Терезы, хотела снять, но не успела: во дворе послышался визг тормозов, хлопнула дверца машины, и в дом ворвался Ольгерт Куртинайтис.

– Вам отдельное приглашение? Почему вся группа вас ждет? Свет теряем!

– Полька! – позвала Нелли.

Так и не переодевшись, Лина вышла в большую комнату.

– Здравствуйте, Ольгерт Иосифович. Я больше не буду сниматься. Заменяйте, кем хотите.

Ольгерт хотел выпустить пулеметную очередь ругательств, даже воздуха заглотнул с запасом, но, вглядевшись в лицо Лины, промолчал.

– Кто это сделал? – спросил он.

– Да ну ерунда, – засуетилась Нелли, – гримом замажем, будет незаметно. И вообще, это даже работает на образ: мало ли, что с ней могло быть за годы разлуки?

Ольгерт повернулся к Нелли и заговорил со смертельным спокойствием, куда более страшным, чем любая пулеметная очередь:

– Я спрашиваю, – чеканил он слова, – кто так хорошо поработал над образом. Ладно, можешь не отвечать, дрянь, я и без тебя знаю. Не ракетостроение, догадаться можно. Но ты-то куда смотрела, сука? Ты же мать?!

– Ольгерт, ты преувеличиваешь, – залепетала Нелли, – ничего страшного не случилось…