«Разве ты бог, что решаешь, кому жить, а кому умереть? – спросил он. – Мы даруем смерть лишь тем, кого отметил сам Многоликий, после молитв и жертвоприношений. Так было всегда. Я рассказывал тебе историю нашего ордена, говорил, как первый из нас откликнулся на молитвы жаждавших смерти рабов. Один раб просил смерти не себе, а хозяину; он молился горячо, предлагая взамен все, что у него есть. Наш первый брат подумал, что Многоликому будет угодна такая жертва, и в ту же ночь исполнил желание раба, а ему самому сказал: «Ты обещал за эту смерть все, что имеешь, но у раба нет ничего, кроме жизни – ее ты и отдашь богу. Отныне и до конца своих дней ты будешь служить ему». С тех пор нас стало двое. – Пальцы жреца ласково, но крепко охватили руку девочки. – Люди – лишь орудия смерти, а не сама смерть. Убив певца, ты присвоила себе права бога. Мы убиваем людей, но не беремся их судить, понимаешь?»
Она не понимала, но ответила «да».
«Ты лжешь и поэтому будешь ходить во мраке, пока не увидишь пути. Может быть, уйти хочешь? Попроси только – и получишь глаза обратно».
«Нет», – сказала она.
В тот вечер после ужина и короткой игры в «верю – не верю» слепая девочка завязала никчемушные глаза тряпкой, взяла чашку для подаяния и попросила женщину-призрак помочь ей сделаться Бет. Голову ей жрица побрила сразу после потери глаз; это называлось скоморошьей прической, потому что скоморохи делают то же самое, чтобы парики хорошо сидели – а нищим это нужно, чтобы уберечься от вшей. «Я могу покрыть тебя язвами, – сказала призрак, – но тогда все трактирщики будут гнать тебя прочь». Поэтому она сделала лицо Бет рябым и прилепила на щеку бородавку с темными волосками. «Я теперь уродка?» – спросила девочка. – «Не красавица, да». – «Ну и хорошо».
О своей внешности она не заботилась, даже когда была глупенькой Арьей Старк. Красавицей ее звал только отец, да иногда Джон Сноу. Мать говорила, что она может быть очень хорошенькой, если будет умываться, причесываться и следить за своими платьями. Сестра Санса, примеру которой ей предлагалось следовать, сестрины подружки и все остальные кликали ее Арьей-лошадкой. Теперь они все умерли, даже Арья – все, кроме брата по отцу, Джона. Черный Бастард со Стены – так называют его в тавернах и борделях Мусорной Заводи. Даже Джон не узнал бы Слепую Бет… грустно это.
Под нищенской одежкой – рваной, но теплой и чистой – она прятала три ножа. Один в сапог, другой в рукав, третий – в ножнах – на пояснице. Браавосцы большей частью хорошие люди и скорее помогут бедной слепой девочке, чем обидят ее, но среди хороших всегда найдется пара плохих, которым захочется ограбить слепую или надругаться над ней. Ножи предназначались для них, хотя девочке пока еще ни разу не довелось пустить свое оружие в ход. Деревянная чашка и веревка вместо пояса довершали ее наряд.
Когда рев Титана возвестил о закате солнца, она спустилась, считая ступени, на улицу и перебралась, стуча палочкой, по мосту на Остров Богов. Мокрые руки и липнущая к телу одежда оповестили ее о тумане. Туман тоже проделывал со звуками странные вещи – сегодня половина Браавоса станет почти слепой.
Послушники Звездной Мудрости пели на башне, обращаясь к вечерним звездам. Благовонный дым привел девочку к большим железным жаровням у дома Владыки Света; она ощутила жар и услышала молитву последователей Рглора. «Ибо ночь темна и полна ужасов».
Только не для нее. Ее ночи озарены луной и наполнены пением стаи, вкусом сырого мяса, знакомыми запахами серых родичей. Одинока и слепа она только днем.
Кошка-Кет, продавая своих моллюсков, облазила все закоулки Мусорной Заводи. Лохмотья, бритая голова и бородавка служили надежной защитой, но девочка на всякий случай держалась подальше от Корабля, «Счастливого порта» и других мест, где Кет хорошо знали.
Гостиницы и таверны она узнавала по запаху. В «Черном лодочнике» пахло морем, у Пинто воняло кислым вином, сыром и самим Пинто, который никогда не моется и не меняет одежду, в «Парусном мастере» всегда что-нибудь жарилось. «Семь лампад» услаждали нос благовониями, «Атласный дворец» благоухал духами девушек, мечтающих стать куртизанками.
Звуки тоже везде были свои, особые. У Морогго и в «Зеленом угре» по ночам выступали певцы, в «Изгоях» посетители пели сами, пьяными голосами и на ста языках. В «Доме тумана» гребцы змей-лодок спорили о богах, куртизанках и степени глупости Морского Начальника. В «Атласном дворце» шепотом произносились слова любви, шуршали шелка и хихикали девушки.
Бет каждый раз просила подаяние в другом месте, быстро усвоив, что хозяева заведений терпят ее тем охотнее, чем реже она к ним захаживает. Прошлой ночью она стояла у «Зеленого угря», сегодня же повернула не налево, а направо за Кровавым мостом и пошла к Пинто на другой конец Мусорной Заводи, у самого Затопленного Города. Под шумливыми речами и немытой кожей Пинто скрывалось доброе сердце. Часто, когда народу было не слишком много, он пускал Бет погреться, а порой давал ей кружку эля, корочку хлеба и рассказывал о себе. Судя по этим историям, в молодости он был самым знаменитым на Ступенях пиратом и каких только подвигов не совершал.
Нынче ей повезло: народу было немного, и она устроилась в тихом уголке недалеко от огня. Не успела она сесть, что-то потерлось о ее ногу.
– Опять ты? – Кот, которого Бет почесала за ухом, вскочил ей на колени и замурлыкал. В Браавосе кошек много, а у Пинто и вовсе полным-полно. Старый пират верит, что они приносят удачу, и крысы при них тоже не заведутся. – Ты меня знаешь, правда? – Кошек бородавкой не надуешь: они помнят Кошку-Кет.
Пинто, будучи в веселом расположении духа, дал ей разбавленного вина, кусок вонючего сыра и полпирога с угрями.
– Пинто – добрая душа, – объявил он и в двадцатый раз стал рассказывать, как захватил корабль с пряностями.
Таверна понемногу наполнялась. Пинто отстал и занялся делом, а завсегдатаи бросали в чашку Слепой Бет монетки. Были и незнакомцы: иббенийские китобои, пропахшие кровью и ворванью, пара брави, мажущих волосы душистым маслом, толстяк-лоратиец – этот все жаловался, что сиденья Пинто для него маловаты. Позже явились три лиссенийца с «Доброго сердца», потрепанной штормом галеи. Она притащилась в Браавос прошлой ночью, а утром ее арестовала стража Морского Начальника.
Они заняли стол у огня, заказали черного рому и начали говорить тихо, чтобы никто не слышал – «никто» как раз и слышала почти каждое слово. На миг ей даже показалось, что она видит их глазами кота, мурлычущего у нее на коленях. Один стар, другой молод, у третьего уха недостает, но у всех троих кожа светлая, а волосы белые: в лиссенийцах течет кровь древней Республики.
На следующее утро, когда добрый человек спросил, какие три новые вещи она узнала, она не стала медлить с ответом.
– Я знаю, почему Морской Начальник арестовал галею «Доброе сердце». В ее трюме нашли женщин и детей, несколько сотен: их везли в рабство.
В Браавосе, основанном беглыми невольниками, работорговля была под запретом.
– Я знаю, откуда они взялись. Это одичалые из Вестероса, из одного разрушенного селения. Оно называется Суровый Дом и считается проклятым. – В Винтерфелле, когда Бет еще была Арьей Старк, старая Нэн рассказывала им о Суровом Доме. – После битвы, в которой был убит Король за Стеной, одичалые разбежались, и одна лесная ведьма сказала, что в Суровый Дом придут корабли и увезут их в теплые страны. Но пришли туда только «Доброе сердце» и «Слон» – пираты из Лисса, которых шторм занес далеко на север. Всех одичалых они взять не могли, а в Суровом Доме был голод, поэтому мужчины согласились отправить женщин и детей первыми. Выйдя в море, пираты сразу загнали их в трюм и связали, чтобы продать в Лиссе, но шторм налетел снова и разметал корабли в разные стороны. «Доброе сердце» так пострадало, что капитану поневоле пришлось зайти в Браавос, но «Слон», может, и пришел в Лисс. Лиссенийцы, которые сидели у Пинто, думают, что он вернется на север с целой флотилией: цены на рабов растут, а в Суровом Доме остаются еще тысячи одичалых.