«Ваше рождественское милосердие, – ответил я, – просто поразительно».
Таксист задумался. «Вы что, один из этих слюнявых либералов?» – спросил он
через некоторое время.
«Я отказываюсь отвечать на том основании, что мой ответ
может быть использован против меня», – сказал я. Таксист фыркнул, что должно
было означать: «Ну почему мне всегда везет на всяких умников?», но больше
ничего не добавил.
Я вышел на пересечении Второй и Тридцать пятой и прошел
пол-квартала вниз до клуба, навстречу завывающему ветру, нагнувшись и
придерживая шляпу одетой в перчатку рукой. Как никогда раньше, моя жизненная
сила сжалась где-то глубоко в моем теле до размеров маленького дрожащего
огонька в газовой колонке. В семьдесят три человек ощущает холод быстрее и
глубже. В таком возрасте лучше сидеть дома перед камином, или, по крайней мере,
у электрического обогревателя. В семьдесят три воспоминания о горячей крови –
это скорее не воспоминания, а академический отчет.
Снегопад утихал, но сухой, как песок, снег все еще хлестал
меня по лицу. Я обрадовался, увидев, что ступени, ведущие наверх к двери 249Б,
были посыпаны песком. Конечно, работа Стивенса – он достаточно хорошо знал
древнюю алхимию: кости превращаются не в золото, а в стекло.
Стивенс был там, он стоял, распахнув дверь, и через
мгновение я оказался внутри. Через обшитые красным деревом холл и двойные
двери, распахнутые на три четверти, на рельсах, я поспешил вниз, в библиотеку с
читальней и баром. Это была темная комната, где светились лишь случайные
островки – читальные лампы. На дубовом паркете лежал отблеск более густого света,
и я слышал потрескивание березы в огромном камине. Тепло разливалось по всей
комнате. Рядом сухо и слегка нетерпеливо зашуршала газета. Это, наверное,
Иохансен, со своим «Уол Стрит Джорнал». И через десять лет можно было бы узнать
о его присутствии по тому, как он читал свои газеты. Занятно, если не сказать,
удивительно.
Стивенс помог мне снять пальто, бормоча что-то об ужасном
вечере: прогноз обещал сильный снегопад до утра.
Я согласился с тем, что вечер выдался действительно ужасный,
и огляделся на эту большую с высокими потолками комнату. Ненастный вечер,
потрескивающий огонь и… история о духах. Я сказал, что в семьдесят три горячая
кровь – это уже в прошлом? Может быть, это и так. Но я почувствовала тепло в
груди от чего-то иного, не связанного с огнем или равнодушностью Стивенса.
Я думаю, это было потому, что настала очередь Маккэррона
рассказывать историю.
Я прихожу в это здание из коричневого камня на Восточной
Тридцать пятой улицы вот уже десять лет, через почти регулярные промежутки
времени. В моих мыслях я называю его «клуб джентльменов» – забавный анахронизм
времен еще до Глории Стайнем. Но даже сейчас я не знаю, ни что он на самом деле
такое, ни как он возник.
В ту ночь, когда Эмлин Маккэррон рассказал свою историю о
методе дыхания, только шестеро из нас – в клубе тогда насчитывалось всего
одиннадцать членов – выбрались из дома в непогоду. Я вспоминаю годы, когда в
клубе могло состоять лишь восемь постоянных членов, но бывали времена, когда их
было, по крайней мере, двадцать, а то и больше.
Я полагаю, Стивенс мог знать, как все это возникло, и я
уверен, что он был там с самого начала, сколько бы лет с тех пор не прошло. И я
верил, что Стивенс был старше, чем он выглядел, намного старше. Он говорил со
слабым бруклинским акцентом, но несмотря на это он был агрессивно корректен и
пунктуален, как английский дворецкий третьего поколения. Его сдержанность была
частью его обаяния, а его маленькая улыбка – закрытой и запечатанной дверью. Я
никогда не видел никаких клубных записей, если он хранил их. Никто не говорил
мне об обязанностях, – здесь не было обязанностей. Мне ни разу не позвонил
секретарь – здесь не было секретаря. И в 249Б на 35 Ист-Стрит нет телефонов. Не
было и коробки с мраморными черными и белыми шарами. И. наконец, у клуба – если
это клуб – никогда не было названия.
Впервые я попал в клуб (как я должен его теперь называть)
как гость Джорджа Уотерхауза. Он возглавлял адвокатскую фирму, в которой я
работал с 1951 года. Мое продвижение на фирме – одной из трех крупнейших в
Нью-Йорке – было стабильным, но крайне медленным. Я трудился, как мул, но у
меня не было настоящих способностей. Я знаю людей, которые начинали с моей
помощью и делали гигантские скачки, в то время как я продвигался медленным
шагом. Я наблюдал за всем этим без особого удивления.
За все время до того дня, когда Уотерхауз зашел ко мне в
офис в начале ноября, мне довелось лишь обменяться с ним парой любезных фраз,
посещать вместе обязательный банкет, устраиваемый фирмой ежегодно в октябре и
встречаться чуть чаще накануне спада 196… года.
Этот визит был столь необычным, что у меня возникли
неприятные мыли об увольнении, равно как и надежды на неожиданное продвижение.
Уотерхауз стоял у двери, облокотившись о косяк, со своим сверкающим значком
общества Фи-Бета-Капа на пиджаке и говорил вежливые общие фразы – ничего из
того, что он сказал, не имело какого-то значения. Я ждал, когда он закончит с
любезностями и перейдет к делам: «Да, по поводу этой справки Кейси» или «Нас
попросили расследовать назначение мэром Салковича на…» Но, казалось, дел
никаких и не было. Он посмотрел на часы и сказал, что ему была приятна наша
беседа и что ему надо идти.
Я все еще не мог придти в себя от растерянности, когда он
повернулся и обронил: «Есть место, которое я посещаю по вечерам в большинство
вторников – что-то вроде клуба. В основном старые дурни, но некоторые из них
могут составить неплохую компанию. У них запас превосходных вин, если вы
ценитель. Время от времени кто-то из них рассказывает хорошую историю. Почему
бы вам не пойти как-нибудь вечером туда, Дэвид? Как мой гость».
Я пробормотал что-то в ответ и до сих пор я не уверен, что я
тогда сказал. Я был смущен этим предложением. Казалось, что оно было сделано
под влиянием минуты, но его холодно-голубые англосаксонские глаза под густыми
завитками бровей явно говорили о другом. И если я не могу вспомнить точно, что
я ответил на это загадочное предложение, то только потому, что в тот момент
неожиданно понял, что нечто подобное я и ожидал от него все это время.
В тот вечер Эллен восприняла эту новость с любопытством,
переходящим в раздражение. Я работал с Уотерхаузом, Карденом, Лаутоном,
Фрейзером и Эффингемом уже около пятнадцати лет, и было понятно, что я уже не
мог надеяться занять более высокое положение в фирме. Эллен же сочла, что таким
образом фирма нашла более дешевый способ моего вознаграждения за службу.
«Старики, собирающиеся, чтобы рассказать истории о войне или
поиграть в покер, – сказала она. – Предполагается, что ты будешь проводить
счастливые вечера в библиотеке, пока они не отправят тебя на пенсию… Да, я
приготовлю тебе виски со льдом». Она нежно меня поцеловала. Бог знает, что
Эллен прочитала на моем лице, но она преуспела в этом за все те годы, что мы
прожили вместе.