Должно быть, нечто вроде той же самой унижающей жалости
почувствовал и Вячеслав Яковлевич – он излишне громко, излишне
воодушевленно сказал:
– А ведь трогаемся, господа! Чувствуете?
– Очень похоже, – поддержал Лямпе.
– И слава богу… – вздохнул Буторин. – А вон и
поручик идет, голову повесил. Несправедлив ты к людям, Костенька, бываешь…
– Я-то? – с ухмылкой бросил Иванихин. – Да
когда как, Финогеныч. Строг, но справедлив. И в доказательство… – он
привстал с дивана и картинным жестом простер руку к Лямпе, отвесил земной
поклон на старинный манер, коснувшись кончиками пальцев пола. – Бью челом
Леониду Карловичу за все подозрения, что поначалу питал в его адрес…
– Простите? – поднял брови Лямпе.
– Ну каюсь, каюсь, милейший господин Лямпе! –
развел руками сибирский крез. – В первый день, когда мы все четверо в сем
купе отправились, до-олгонько я ждал, когда Леонид Карлович достанет колоду и
предложит перекинуться в польский банчок… или начнет торговать настоящими брильянтами
со сливу величиной или там акциями совершенно надежных Дряжско-Пряжских золотых
приисков… Так и не дождался, к чести вашей. Вот за эти за беспочвенные
подозрения я перед вами, дражайший Леонид Карлович, и прошу теперь нижайше
прощенья от всей своей не знающей ни в чем удержу сибирской натуры…
– Позвольте! – сказал Лямпе, ничуть не играя
гнев. – Значит, все это время вы на мой счет питали…
– Ну где же – все время? – энергично запротестовал
Иванихин. – И всего-то суток двое, ежели не меньше… Прошу великодушно пардону:
научен печальным опытом. Сталкивался уже с «дворянами губернии Варшавской»,
особенно в молодости. То у них шесть тузов в колоде, не считая шести в рукаве,
то продажных брильянтов прямо за голенищами напихано… Ах, знали б вы, как меня
однажды в Нижнем на ярмарке облапошили, карманы вывернули… Расскажу при случае,
когда с нами не будет Вячеслава Яковлевича, – а то, чего доброго, и в
самом деле годков через десяток раскроешь его роман, да всех нас и узнаешь…
– Ну, знаете ли! – покрутил головой Лямпе.
– Я ж говорю – винюсь и каюсь! – с очаровательным
простодушием развел руками Иванихин. – Кто виноват, что Варшавская
губерния к нам поставляет… субчиков.
– Неужели она одна?
– Да нет, пожалуй, – серьезно сказал
Иванихин. – Те, что мне молодому в Нижнем дурманчику сыпанули в шампань,
«граф» с «князем», были не Варшавской, а, если память не изменяет, как раз
Курской губернии… Ну, мировая?
– Мировая, – кивнул Лямпе, остывая.
– Вот и прекрасно. Финогеныч, достань-ка непочатую
Шустова. Ехать нам еще и ехать… – Он, полузакрыв глаза, какое-то время
следил, как проворно хлопочет Буторин, потом произнес серьезно: – Я,
Леонид Карлович, если отбросить шутки, имею веские причины быть недовольным
этими нашими богатырями в лазоревых фуражках. Накипело… Вам, российскому жителю,
этого не понять. У вас, в центральных губерниях, так не шалят. А у меня, да
будет вам известно, в тайге трижды грабили караваны, отправляемые с приисков в
губернию. Золотые караваны, сударь, ясно вам? С россыпным самородным
золотишком. Добычу разбойнички считали многими пудами… Пудами, Леонид Карлович!
– Бог ты мой! – в этом вскрике была вся немецкая
душа, уязвленная вопиющим непорядком. – Но ведь есть же полиция…
– Полиция? – дыша коньяком, горько усмехнулся
Иванихин. – А вы, Леонид Карлович, осушите-ка рюмочку, поставьте ее, чтоб
не мешала, да загибайте пальцы! Полиция у нас есть. Общая и жандармская,
наружная и политическая, конная и пешая, городская и уездная, сыскная,
фабричная, железнодорожная, портовая, речная и горная. Что, пальчиков не
хватает? То-то! Я ведь еще не упомянул полицию волостную и сельскую, стражу
лесную и полевую, а также казачков с жандармскими частями… Полиции – словно
блох на барбоске! А золото цапают пудами! Вообще-то, строго говоря, с тех самых
пор, как золото попечатано казенной печатью и уложено в повозки для отправки в
губернию, оно уже не мое, а казны… только мне-то, поверьте, от сих юридических
выкрутасов ничуть не легче. Возле моих приисков шалят, на моих просторах!
Помимо прочего, это еще и неприкрытый ущерб для имени, для Иванихина!
– Ужасно, – согласился Лямпе. – И ничего
нельзя поделать?
– А вот извольте-с! Наша доблестная полиция вкупе с
доблестной жандармерией руками разводят! Таежные, мол, необозримости, трудности
с агентурою… И все такое прочее. А эти – цапают! Трижды за это лето! Я бы еще
понял как-то, будь на дворе пятый год, не к ночи помянут. Тогда, действительно,
имел место такой разгул всевозможного бандитского элемента, что и в светлое
будущее не верилось совершенно… Но теперь-то, слава богу, – девятьсот
восьмой! Приструнили за три годочка так, что вспомнить приятно… Девятьсот
восьмой на дворе. Вот только полиция с жандармами в моем случае столь
бессильны, словно пятый год и не кончался вовсе… – Он зло хрустнул
пальцами. – Накипело, сударь, слов нет…
– Костенька, подожди, переловят… – робко подал
голос Буторин.
– Переловят, – печально усмехнулся
Иванихин. – Когда рак на горе свистнет. Им, Финогеныч, ловить неинтересно…
вернее, ловить-то как раз интересно – как же, прогонные, командировочные,
всякие там безотчетные, – а вот словить нет резона.
– Вы не преувеличиваете насчет пудов? – негромко
спросил Лямпе.
– Наоборот, мил-сдарь! Преуменьшаю. За три налета
хапнули наши неизвестные разбойнички около двадцати пудов шлихового, то есть
самородного, золотишка. А почем золотник,
[1]
имеете
представление?
– Пожалуй.
– Вот видите… При таком положении дел поневоле
позавидуешь, что не выдумали еще таких летательных аппаратов, кои покрывали бы
одним махом пару сотен верст да могли опускаться в тайге. Чего проще – погрузил
десяток пудиков шлиха и повез в губернию по воздуху… Вот видите, какая ерунда
от тоски в голову лезет? Фантазирую не хуже гимназиста, Жюля Верна
начитавшегося… – Он понизил голос, но продолжал решительно: – Все потому,
что рыбка гниет с головы. Генерал Драгомиров, большого ума человек, не зря
сказал про помазанничка: «Сидеть на троне способен, но вот стоять во главе
империи неспособен решительно». Метко? Не в бровь, а в глаз!
– Костенька! – прямо-таки возопил Буторин. –
Голубчик, умоляю, уж помазанника-то не трогай… Не ровен час…
– Ладно… – фыркнул Иванихин, остывая. –
Исключительно ради твоего душевного спокойствия, старинушка. Но все остальные,
согласись – бесполезные дармоеды.
– Поймают рано или поздно…
– Вы, господа, не учитываете иных закономерностей
прогресса, – вмешался инженер. – Как с появлением торговых кораблей
моментально объявились и пиратские, так и с изобретением летательных аппаратов
для перевозки золота пудами, я не исключаю, и разбойничьи аэропланы объявятся.
Поезда в Североамериканских Соединенных Штатах начали грабить чуть ли не в тот
самый час, как они начали регулярное движение…