– Это правда, что к нему каждый вечер приходила
женщина?
– Анька, зар-раза… Язык без костей…
– Ну?
– Приходила, – кивнул Прохор. – Каждый божий
вечер. Под густой вуалеткою. Самолично видел, три раза. Ну, и помалкивал, мое
дело – сторона, ежели на чай дают в лучшем виде…
– Из девиц? Или благородная?
– Х-хосподи, все-то вы уже выведали… И не из тех, и не
из этих, иначе б мы знали…
– А Тутушкин знает?
– Кто ж его поймет, ваше степенство, господин
социалист, – рассудительно сказал Прохор. – Любопытство – порок
известный, я у Ваньки спрашивал, а он в лице переменился и велел помалкивать,
чуть ли не в тех самых изячных выражениях, что вы давеча, – мол, головы не
сносить, живота решат…
– Кто решит? – спросил Лямпе.
– У Ваньки и спросите, – огрызнулся вяло
коридорный. – Я, как его физию перекосившуюся увидел, сразу сообразил, что
дело нечисто и язычок лучше укоротить. Я так полагаю: барынька не из простых.
Из самых что ни на есть непростых. Ванька – он тоже не пальцем делан и
сложности жизни превзошел. Ежели говорил такое, значит, и в самом деле у
дамочки найдется крепкая заступа, чтобы нам, сирым, головенку оторвать при
случае…
– Ну, а в ту ночь ты ее видел?
– Это в которую?
– Сказал же – не виляй, тварь, – угрюмо сказал
Лямпе. – Когда он умер.
– А как же. Под утро уже юбками по коридору –
фр-р! И через черный ход. Прыгнула на извозчика, верх у пролетки был поднят,
хоть дождя и не было, «ванька» хлестнул по лошади – и след простыл… А утром я,
как заведено, горячую воду для бритья доставил, смотрю – а они холодные
лежат… – его непритворно передернуло. – Ну, тишком прикрыл дверь,
побежал к хозяину, ему огласка ни с какого боку не нужна была, вот и спроворили
все незаметно… Пристав лично кулачищем под носом крутил и у меня, и у всех, в
Нарымский край загнать обещал, а про полную и законченную душевредность сего
места мы наслышаны. Известно ж, говорят, бог создал рай, а черт – Нарымский
край…
– Обычно она уходила в то же самое время или
нет? – спросил Лямпе.
– Да, примерно так и выходит. Потому я и не подумал
ничего такого…
– И выстрела не слышал?
– Да где ж? Дремал в нашем закуточке. Вы ж справедливо
изволили заметить, что стены – в аршин. Что и услышишь, на выстрел не
подумаешь…
– И это все, что ты знаешь?
– Святой истинный крест! – Прохор истово,
размашисто закрестился. – С места мне не сойти, господин… тьфу, товарищ
социалист… Мы ж не темные, понимаем, что революция – вещь благородная, как оно
поется, мол, вихри враждебные и эти… как их, злобно гнетут…
– Цыть! – рявкнул Лямпе. – Святую песню не
погань, сволочь!
– Как прикажете-с…
– Так все же Ванька Тутушкин знал, что это за барынька
под вуалью?
Коридорный всерьез задумался, пожал плечами:
– Вот тут уж, извиняйте, я за него не ответчик. Кто его
там знает… Темное дело. Он куда-то запропал дня через два опосля…
– А домой ты к нему ходил?
– Не собрался как-то. По портерным посмотрел, где он
обычно бывает. Там сказали, не появлялся. Полиция его не искала, это точно, и
не выспрашивал про него никто…
– Где он проживает? – спросил Лямпе.
– В Ольховке. Слобода такая. Улица Песчаная, третий дом
за кладбищенской церковью, с зеленой калиткой. Он с мамашей там и проживает…
– Все рассказал, что знал?
– С места мне не сойти! – воскликнул Прохор.
– Ну хорошо, – сказал Лямпе, положив пистолет на
стол. – Пожалуй что, помилую я тебя, вибрион. Только смотри у меня! Я в
вашей гостеприимной «Старой России» еще поживу, но если ты, сукин кот, хоть
словечком кому-нибудь о нашей душевной беседе обмолвишься, товарищи мои тебя
навестят обязательно, и плыть тебе по Шантаре в виде нечаянного утопленника.
– Мы, чай, не темные, понимаем, – заворчал Прохор. –
Про пятый да про шестой год до сих пор вспомнить боязно. Не сомневайтесь, язык
за зубами держать обучены-с, имеем представление, чего от вас, товарищ
социалист, ждать в случае чего… Вы не подумайте, я вполне уважительно-с! Люди
вы решительные, это нам известно… И дело ваше благородное, мы, как трудящийся
элемент, с полным пониманием и сочувствием…
– Заткнись, – сказал Лямпе беззлобно. – Ты
мне еще «Марсельезу» спой…
– Как прикажете, товарищ… Наслушались, что в пятом, что
в шестом, слова на память известны…
– Ладно, хватит, – сказал Лямпе, решительно
вставая. – Выкатывайся и смотри у меня, язычок придержи…
Еще договаривая последние слова, он отчаянным прыжком
метнулся из кресла, молниеносно достиг двери, с маху повернул ключ в замке и
распахнул дверь на всю ширину.
Показалось ему или в самом деле за поворотом коридора,
слева, успела опрометью скрыться чья-то фигура? Сразу и не решить…
Выставив Прохора, все еще хныкавшего что-то вполголоса о
своем полном сочувствии делу революции, Лямпе быстренько оделся и вышел.
Помахивая тросточкой, спустился с невысокого каменного крыльца.
И через двадцать неспешных шагов обнаружил за собой, на
надлежащей дистанции, крепкого молодца, по виду – вольношатавшегося приказчика.
Молодец топал за ним весьма квалифицированно, любительством тут и не пахло. «А
вот сейчас это совсем ни к чему», – подумал Лямпе сердито.
Он махнул лениво трусившему у тротуара извозчику, прыгнул в
пролетку, беззаботно развалился на потертом сиденье. Искоса глянув назад,
заметил, как преследователь тоже садится на извозчика, как-то уж очень кстати
тут оказавшегося. «Плотно пасут, мизерабли…»
– Куда поедем, барин? – равнодушно осведомился
«ванька».
Лямпе уже обдумал план действий. Его извозчик подставой
никак не мог оказаться – Лямпе по чистой случайности свернул налево, а не,
скажем, направо…
– Послушай, – сказал Лямпе. – Тебе по чужим
женам бегать не приходилось часом?
Извозчик, не такой уж и пожилой, лет сорока, обернулся к
нему, осклабился:
– По чужим женам бегать, барин, дело нехитрое. Гораздо
хитрее – так ухитриться, чтобы тебе ноги не повыдергали и бабе от мужа не было
заушенья…
– Вот это я и имею в виду… – ухмыльнулся
Лямпе. – Коли ты такой дока, должен меня прекрасно понять… Держи
ассигнацию. Потом получишь еще столько же. Через квартал я сойду, а ты езжай
себе прочь с таким видом, словно доставил меня к месту назначения. Но сам минут
через пять подъезжай… – он освежил в памяти нужный район города, – к
торговому дому Раззоренова. Знаешь, где это?
– А то.
– Там я к тебе опять сяду, и тут уж едем прямиком в
Ольховку. Все понял?