– Я никогда не думала, что встречу тебя снова, я
считала, что потеряла тебя навсегда, – бормотала Варя сквозь слезы.
– Я искал, искал тебя, родная моя. – Борис
почувствовал, что в глазах защипало. – Был в Горенках, но там все
разграблено. Потом поехал на юг, был в Крыму – в Ялте, в Феодосии… Потом пошел
в Добрармию, но никогда я не терял надежды.
Она снова прижалась к нему, как в детстве, когда он утешал
ее в мелких горестях и обидах. Как давно это было! Только сейчас Борис
почувствовал, как же он был одинок все эти годы, как не хватало ему родного,
близкого человека. Теперь словно распрямилась у него в душе туго сжатая
пружина. Он еще не полностью осознал, что держит в объятиях свою сестру, чудом
найденную, а уже в сердце его закрался страх ее снова потерять.
– Но как же, как же ты оказалась там, у красных? –
спросил он.
– Ты не понимаешь… – Она опустила голову. – Я
сама не понимаю. Конечно, это получилось случайно. Сергей… он фактически меня
спас, не знаю почему, скорее всего это был порыв. Он вообще был, – она
проглотила комок в горле, – он был… человеком порывов.
– Я понял, – процедил Борис, не обратив внимания,
что сестра употребила местоимение «был», – имел удовольствие беседовать с
твоим… Кто он тебе?
– Никто, – печально молвила Варя, – теперь –
никто. Он отбил меня у пьяных солдат. Батумский полк восстал в Киеве…
– Ты была в Киеве? – удивленно перебил
Борис. – Как тебя туда занесло?
– Когда умерла тетя Аглая – от тифа, я встретила
папиных знакомых. Помнишь Романовских – Александра Федоровича, а у жены еще
такое имя – Неонила?
– Помню, – угрюмо пробормотал Борис, он не хотел
сейчас говорить Варе, что Романовского вместе с женой зарезали в Феодосии
бандиты из-за бриллиантового кулона.
– Мы случайно встретились, они взяли меня с собой и
собирались в Крым. А потом как-то в Киеве разминулись, в общем, то ли они меня
не дождались, то ли просто обстоятельства так сложились, я осталась одна… Там
солдаты взбунтовались, захватили склады со спиртом. В общем, они перепились все,
хватали женщин прямо на улицах и тащили в казармы. – Варя отвернулась от
Бориса и заговорила глухо: – В Багумский полк послали агитаторов, только
солдаты всех убили, оставили одного – Черкиза, потому что им нравилось, как он
говорил про всеобщую мировую революцию. Они отвлеклись от водки и бросили
женщин… надо полагать, на время. Должна сказать, – усмехнулась
Варя, – что я тоже чуть не заслушалась. Говорить он умел красиво.
Опять Борис не обратил внимания на то, что Варя употребляет
в применении к Черкизу только прошедшее время.
– И вот, пока он говорил, – продолжала
сестра, – в казармы подоспели красные курсанты, которых срочно подняли под
ружье и направили на ликвидацию мятежа. А самого главного предводителя солдат
Сергей застрелил из «нагана». А потом взял меня с собой, не знаю почему.
– Из жалости, – буркнул Борис.
– Нет, чувства жалости он никогда и ни к кому не
испытывал, – живо возразила Варя. – Скорее всего он просто упивался
своей смелостью – один вышел против пьяной толпы обозленных вооруженных солдат.
А я была там и видела его триумф. Ему захотелось иметь рядом человека, который
видел его в такой момент.
Варвара вытерла слезы и отодвинулась подальше от Бориса.
– Знаешь, а ведь я почти научилась его любить, –
заговорила она удивленно. – Ведь он почти убедил меня, что ничему старому
– никаким чувствам и отношениям не место в новом мире. Это не важно, что сейчас
нет пока еще никакого нового мира, главное, говорил он, – это измениться
самим… Он был романтиком революции…
– Сволочью он был первостатейной, – не выдержал
Борис, – десятками, а то и сотнями отправлял людей на расстрел. Там, в
депо, половина по его приказу сидели, смерти ждали.
– Я поняла это позже, я ведь не знала, чем он
занимается, – согласилась Варя. – Но он говорил, что его послала
партия, что он не может не выполнить приказа, что если он откажется от работы в
ЧК, то этим предаст революцию.
– Это партия заставляла его вести долгие беседы с
арестованными, давать людям надежду на избавление от смерти, а потом отнимать
эту надежду и упиваться их отчаянием?
– Тише, ваше благородие, – послышался шепот Саенко
неподалеку, – неспокойно тут, не ровен час кто крик услышит.
– Когда я увидела тебя там, на допросе, я думала, что
сойду с ума, потом посчитала, что мне показалось, что это не ты. Но когда там,
у депо, ты оглянулся… – Голос ее прервался, она всхлипнула и некоторое
время молчала. – Как добралась я домой, не помню. Он пришел вечером,
веселый, даже какой-то ласковый, говорил, что все идет хорошо, что скоро на
фронте обязательно будет перелом, что мы, то есть они, красные, все равно
победят. В общем, я плохо его слушала. А потом все рассказала ему про тебя. Что
ты единственный, кто у меня остался, потому что раз ты здесь оказался, раз
уехал из Петрограда, стало быть, мамы больше нет в живых. Я сказала ему, что
потеряла надежду найти тебя, что мне нужно только, чтобы ты остался жив. Я
просила его отпустить тебя, я обещала, что никогда с тобой не увижусь… Он меня
не слышал или делал вид, что не понимает. Он говорил, что это испытание,
посланное мне и ему революцией, что для меня это удачный случай пожертвовать
всем ради революции, чтобы я отбросила сомнения… в общем, он очень много
говорил. И я отбросила сомнения и сделала то, что подсказывало мне
сердце, – просто закончила она.
– Что ты сделала? – тревожно спросил Борис.
– Я убила его. Из его же собственного револьвера.
– Разве ты умеешь стрелять? – От неожиданности
Борис спросил совершенную ерунду.
– Он научил меня стрелять, да и в упор трудно
промахнуться. – Глаза у сестры стали совсем темными. – Я должна была
спасти тебя. И сказать тебе еще? – вдруг по-детски добавила она. – Я
совершенно об этом не жалею, если бы понадобилось сделать это еще раз, то ради
тебя я сделала бы это не колеблясь.
– Боже мой, девочка, – пробормотал Борис и
подумал, что ради спасения ее жизни он не колеблясь перестрелял бы целую
красную дивизию.
– В голове у меня теперь все встало на свои
места, – продолжала Варя. – Возможно, кто-то всерьез верит в мировую
революцию, но я никогда не соглашусь, что ради сомнительного ее торжества сын
должен убивать отца, а сестра спокойно смотреть, как брата ведут на расстрел. Я
не понимаю, как могла так долго жить с ним, он мне отвратителен, уж лучше
пьяные солдаты Багумского полка или этот матрос из депо.
– По тем хоть сразу видно, что сволочи, –
согласился Борис, – а этот Черкиз сам не из простых, как ему может быть с
ними по пути? Из-за таких, как он, больше всего вреда. С теми-то все ясно:
страшный народный бунт, еще Пушкин описывал. Зависть к богатым одолела – опять
же можно безнаказанно пограбить. Набрал мужик добра, все, что взять не
мог, – сломал, пожег – и доволен. Больше ему ничего и не надо. А эти,
большевики грамотные, как твой Черкиз, теорию под такую, с позволения сказать,
революцию подводят. Вот кто самые мерзавцы-то и есть.