– Откуда ты знаешь язык, на котором говорили у нас в семье?
Она ответила по-португальски:
– А этот, случайно, не язык твоей семьи? На нем говорила твоя жена, пока не умерла. А твой старший сын все еще думает по-португальски. Ты знал это? А достаточно ли часто ты говорил с ним, чтобы знать все, о чем он думает?
Кристофоро был разозлен и испуган. Именно на это она и рассчитывала.
– Ты знаешь то, чего никто не знает. Он, конечно, не имел в виду подробности своей семейной жизни.
– Королевства падут у твоих ног, – сказала она, насколько возможно точно подражая интонации голоса Вмешавшихся во время видения Колумба. – И миллионы людей, которые будут спасены, восславят твое имя.
– Нам вряд ли нужен переводчик, не так ли? – сказал Кристофоро.
– Не отпустить ли нам детей? – спросила Дико. Кристофоро что-то сказал Чипе и Педро. Педро сразу встал и пошел к двери, но Чипа не пошевелилась.
– Чипа тебе не слуга, – объяснила Дико. – Но я попрошу ее уйти.
На языке тайно она сказала:
– Я хочу, чтобы главнокомандующий рассказал мне то, что не скажет больше никому. Выйди, пожалуйста.
Чипа тут же встала и направилась к двери. Дико с удовольствием отметила, что Педро придержал занавеску, чтобы дать ей выйти. Мальчик уже видит в ней не просто человека, но даму. Это уже достижение, хотя, кроме нее, никто этого не заметил.
Они остались одни.
– Откуда ты знаешь все эти вещи? – сразу же спросил Кристофоро. – Эти обещания, что королевства падут к моим ногам, что…
– Я знаю их, – ответила Дико, – потому что меня послала сюда та же сила, которая сначала произнесла эти слова тебе. – Пусть понимает, как хочет – позже, когда он будет знать больше, она напомнит ему, что не солгала.
Она достала из мешка небольшой фонарь на солнечных батарейках и поставила его на землю между ними. Когда она включила его, Кристофоро закрыл глаза руками, так что пальцы его образовали крест.
– Это не колдовство, – сказала она. – Эта вещь сделана моим народом, совсем из другого места, куда тебе никогда не добраться, сколько бы ты ни путешествовал. Но как любой другой инструмент, рано или поздно, он придет в негодность, и я не знаю, как сделать новый.
Он слушал, но когда его глаза привыкли к свету, он также посмотрел на нее.
– У тебя темная кожа, как у мавра.
– Я африканка, – сказала она. – Не мавританка, а из района Африки дальше к югу.
– Тогда как ты сюда попала?
– Ты думаешь, ты один на свете путешественник? Ты думаешь, только тебя послали в дальние страны, чтобы спасти души язычников?
Он встал.
– Я вижу, что после всех препятствий, которые я преодолел, я только сейчас встретил настоящее сопротивление. Неужели Господь послал меня к индейцам лишь для того, чтобы показать мне негритянку с волшебной лампой?
– Это не Индия, – сказала Дико, – и не Китай, и не Чипангу. Эти страны находятся далеко отсюда, на Западе. Это совсем другая земля.
– Ты повторила слова, сказанные мне самим Богом, а теперь говоришь мне, что Бог ошибался?
– Если ты хорошенько вспомнишь, то согласишься, что он даже не упоминал таких слов как Китай, Чипангу и Индия, или что-то подобное, – сказала Дико.
– Откуда ты это знаешь?
– Я видела, как ты стоял на берегу и слышала, как ты произносишь свою клятву во имя Отца, Сына и Святого Духа.
– Тогда почему я тебя не видел? Если я видел Святую Троицу, почему ты оставалась невидимой?
– Ты мечтаешь о великой победе христианства, – сказала Дико, не обращая внимания на его вопрос, потому что не могла придумать ответа, который был бы ему понятен. – Освобождение Константинополя.
– Только как шаг на пути к освобождению Иерусалима, – сказал Кристофоро.
– Так знай же, что здесь, на этих землях, есть миллионы душ, которые примут христианство, если только ты предложишь его им мирно, с любовью.
– А как еще могу я предложить его?
– Как еще? Ты уже записал в своих судовых журналах о том, как можно заставить этих людей трудиться. Ты уже говоришь о том, чтобы превратить их в рабов.
Он посмотрел на нее пронизывающим взглядом.
– Кто показал тебе мой журнал?
– Ты еще не готов учить этих людей христианству, Кристофоро, потому что ты сам еще не христианин.
Он занес руку, готовый ударить ее. Это поразило Дико, потому что Кристофоро в общем-то был сдержанным человеком.
– Разве, ударив меня, ты докажешь, что ты хороший христианин? Да, я знаю все рассказы о том, как Иисус бичевал Марию-Магдалину. И о том, как он побил Марию и Марту.
– Я не ударил тебя, – сказал Кристофоро.
– Но это было твоим первым желанием, не так ли? – спросила она. – Почему? Ты самый терпеливый из людей. Ты долгие годы позволял этим священникам измываться над тобой и мучить тебя, и никогда не выходил из себя. А вот меня ты считал себя вправе ударить. Почему, Кристофоро?
Он посмотрел на нее, но ничего не ответил.
– Я объясню тебе почему. Потому что для тебя я не человек. Я собака и даже хуже собаки, потому что ведь ты не станешь бить собаку, правда? Потому что, подобно португальцам, когда ты видишь чернокожую, ты видишь раба. А эти темнокожие люди – ты можешь научить их Евангелию и окрестить их, но это не помешает тебе сделать их рабами и отобрать у них золото.
– Собаку можно научить ходить на задних лапах, но от этого она не станет человеком.
– О, какой чудесный образчик мудрости. Это очень похоже на то, что говорили те богачи о людях, подобных твоему отцу. Он может одеть самую роскошную одежду, но все равно останется деревенщиной, не заслуживающей уважения.
Кристофоро закричал в ярости.
– Как ты смеешь так говорить о моем отце!
– Я только хочу сказать тебе, что, пока ты будешь относиться к этим людям даже хуже, чем генуэзские богачи к твоему отцу, ты не будешь угоден Богу.
Дверная занавеска откинулась, и Педро с Эскобедо заглянули внутрь.
– Вы что-то крикнули, мой господин, – сказал Эскобедо.
– Я ухожу, – ответил Кристофоро.
Он пригнулся и вышел из дома. Дико выключила лампу и последовала за ним наружу, где ярко светило солнце. Вокруг дома собралось все население Анкуаш, а все испанцы держали руки на рукоятках мечей. Когда они увидели ее – такую высокую, такую черную, – они раскрыли рты от изумления, а некоторые стали вытаскивать мечи из ножен. Однако Кристофоро взмахом руки велел им убрать оружие.
– Мы уходим, – объявил он. – Нам тут нечего делать.