Дрожащей рукой он передал отчет. Она быстро пробежала по нему глазами, отмечая наиболее важные места, после чего, изогнув бровь, посмотрела на министра.
— Кто придумал этот идиотизм?
— Ну… — начал было он.
— Что ну?
— Эта программа ведется уже давно…
— Давно?
— Я думал, вам известно о ней. Мои предшественники должны были сообщать о результатах в своих отчетах.
— Мне действительно известно о ней. Уникальный способ ведения войн. Разгромить противника численностью населения. Развитие колоний. Отличный план. Но плоды он начал приносить только сейчас, идиот! Итак, кто это придумал?!
— Я и в самом деле не знаю, — жалобно пролепетал министр.
Она расхохоталась:
— Тоже мне, ценный сотрудник. Не кабинет, а сборище недоумков, а ты самый тупой из всех. Хорошо, тебе кто рассказал об этой программе?
Он заерзал на месте:
— Мой помощник, Мать.
— Имя?
— Дун. Абнер Дун.
— Убирайся с глаз моих долой и передай лорду-канцлеру, что я хочу встретиться с этим Абнером Дуном.
Министр колонизации поднялся и вышел.
Мать осталась сидеть в своем кресле, мрачно оглядывая стены. Она начала терять контроль над ситуацией. Она чувствовала это. В прошлое пробуждение такого не было. Так, кое-какие намеки. А на этот раз ей попытались наврать сразу несколько человек.
Похоже, этим негодяям нужна встряска. «И я хорошенько здесь все перетряхну, — решила она. — Если понадобится, я прободрствую два дня. Или целую неделю». Эта перспектива возбуждала ее. Целых несколько дней бродить по дворцу — весьма привлекательная мысль.
— Приведите мне девочку, — сказала она. — Лет шестнадцати. Я хочу поговорить с кем-нибудь, кто сможет меня понять.
* * *
— Твоя очередь, Ханна, — сказал Дент. Ханна немного нервничала. — Не беспокойся, малышка. Она не извращенка, ничего такого. Просто хочет поговорить. Но помни, что тебе говорил Наб. Только не лгать. Говори правду и только правду.
— Быстрее. Она ждет, — перебил его излияния Наб.
Девушка вышла из операторской и направилась по коридору к двери. Тихонько постучалась.
* * *
— Заходи, — мягко произнесла Мать. — Заходи.
Девочка была очень миленькой, ее рыжие волосы были нежными и длинными, она смешно стеснялась и прятала глаза.
— Подойди сюда, малышка. Как тебя зовут?
— Ханна.
Так завязался разговор. Странный был разговор, в особенности для Ханны, которая всю свою жизнь провела среди детей высшего общества Капитолия. Женщина делилась с ней воспоминаниями, а Ханна не знала, что сказать. Однако довольно быстро она поняла, что говорить, собствен но, ничего и не надо. Надо только слушать и временами поддакивать.
А спустя какое-то время интерес стал непритворным.
Мать представляла собой реликт давно ушедших дней, того необычного времени, когда на Капитолии еще росли деревья, а сама планета называлась Кроув.
— Ты девственница? — поинтересовалась Мать.
Только не лги, вспомнила Ханна.
— Нет.
— Кому ты отдалась?
Какая разница? Все равно она его не знает.
— Одному художнику. Его зовут Фриц.
— Ну и как он?
— Все, что он делает, прекрасно. Его картины продаются…
— Я имею в виду, как он в постели?
Ханна залилась краской:
— Это было всего один раз. Я проявила себя не с лучшей стороны. Он был добр со мной.
— Добр! — презрительно фыркнула Мать. — Добр… В мужчине главное не доброта.
— Не правда, — вспыхнула Ханна.
— Моя дорогая, если мужчина добр, это означает, что он пребывает в плену у собственных чувств. Ты упустила отличную возможность. Я отдала свою девственность Селвоку. Для тебя, девочка, это уже история, но мне кажется, что это случилось вчера. Уже тогда я была расчетливой маленькой стервочкой. Я твердо знала, что тот, кому я отдамся, будет у меня в неоплатном долгу. И когда я увидела Селвока Грэя, то сразу поняла, что именно этому мужчине я хочу принадлежать.
Я заманила его на конную прогулку. Ты никогда не видела лошадей, на Капитолии их больше не осталось, а жаль.
Проехав несколько километров, я попросила его расседлать лошадей. Спустя еще несколько километров я заставила его раздеться и разделась сама. Это ощущение ни с чем не сравнится — мчишься на лошади, а твои обнаженные груди овевает ветер… А потом, до сих пор не могу поверить в это, я пустила лошадь рысью. Мужчины терпеть не могут ездить рысью, даже когда под ними седло, а без седла и без одежды бедный Селвок весь измучился. Тряска чуть не кастрировала его. Но он был слишком горд, чтобы жаловаться.
Лишь крепче вцепился в поводья. Лицо его было белее мела.
Наконец я пожалела его и пустила лошадь во весь опор.
Я словно летела. Мускулы лошади, сокращающиеся у тебя между ногами, похожи на нежные пальцы любовника.
Когда мы наконец остановились, и он, и я были с головы до ног покрыты лошадиным потом, но он так возбудился, что не мог ждать ни секунды. Он взял меня прямо на камне утеса. Тогда на Кроуве еще встречались утесы. Нельзя сказать, что я была шикарна, ведь для меня все было в новинку, но я знала, что делаю. Я так возбудила его, что он даже не заметил моей беспомощности. А своей кровью я залила все вокруг. Он был невероятно нежен со мной. Обратно мы возвращались не торопясь, я не могла оседлать лошадь нормально. Мы отыскали одежду и перед самым домом еще раз занялись любовью. После этого он не мог меня бросить. У него была уйма женщин, но каждый раз он возвращался ко мне.
Этот мир был невероятно далек от Ханны. Она не представляла себе, как это можно оседлать животное, проскакать на нем многие километры по безлюдной равнине, а затем заняться любовью на утесе.
— По-моему, это должно быть очень больно, заниматься любовью на голом камне? Он, наверное, впивается в тело?…
— Чертовски больно. После этого я несколько дней подряд выковыривала крошку из спины, — рассмеялась Мать. — Ты слишком легко отдалась. Могла бы приберечь себя для большего.
Ханна с тоской посмотрела на нее:
— Теперь таких мужчин уже не осталось.
— Ханна, девочка моя, ты сама себя обманываешь. Да таких мужчин вокруг сколько угодно.
Они проговорили еще час, но потом Мать вдруг вспомнила, что у нее еще есть дела, и отослала девочку.
* * *