Так что Уланов лениво продвигался вдоль прилавка, без
всякого интереса разглядывая хлам. И вдруг встрепенулся, протянул руку:
— Девушка, гитару покажите…
— Она игрушечная, — честно предупредила девушка,
развернувшись, впрочем, к полкам.
— А все равно, — сказал Уланов, включая свою
обаятельную улыбку номер пять.
Взял инструмент, повертел, присмотрелся. Действительно, на
настоящую гитара не тянула: длиной даже менее шестидесяти сантиметров, в
круглой прорези под струнами виден пожелтевший ярлык: игрушка «гитара», цена
восемь рублей, Нижнечунская мебельная фабрика, клеймо технического контроля…
И все же это была самая настоящая гитара, только в
миниатюре, покрытая кое-где чуточку облупившимся, светло-коричневым и
темно-коричневым лаком, пусть и только с четырьмя колками. Струны, конечно,
оказались невероятно расстроены, Уланов их подладил, насколько можно было,
прошелся по ним ногтем большого пальца. Ну игрушка, конечно, однако ж бренчит,
как настоящая.
Продавщица, наконец-то попав под обаяние улыбки номер пять,
тоже улыбнулась вполне приязненно:
— Умеете…
— А то, — сказал Уланов, прибавив обаяния еще на
пару делений. — Могем, хошь и сиволапые.
Глянул девушке в глаза затуманенным взором солиста
цыганского хора, тронул струны и задушевно, тихонечко начал:
Ах, как звенела медь
В монастыре далече,
Ах, как хотелось петь,
Обняв тугие плечи.
Звенели трензеля,
И мчали кони споро
От белых стен Кремля
До белых скал Босфора…
Игрушка и есть игрушка, но все же получалось неплохо.
— А что такое трензеля? — спросила продавщица с
некоторым интересом.
— А это на уздечке такие железные штучки, —
ответил Уланов, опуская гитару. — Звенят и звякают…
Продавщица улыбалась уже заинтересованно, и в прежние
времена Уланов непременно завел бы разговор про телефончик — девочка была
хороша и, судя по взгляду, одинока. Но с некоторых пор подобные стремления были
уже неактуальны. Поэтому он улыбку погасил и спросил деловито:
— Почем стоит?
— Шестьсот рублей, — блондиночка с явным
сожалением переключила себя на товарно-денежные отношения.
«Ну, извини, малыш, — воскликнул про себя
Уланов, — ну что поделать, у меня ж теперь Инга, у меня насовсем Инга, вот
ведь что…»
Он достал бумажник, расплатился, отмахнулся от чека и вышел
на улицу, взял гитару за гриф, примостил на плечо. Ну, в точности как в
шестнадцать лет, Вовик, ага…
И неторопливо двинулся дальше по улице, порой ловя краем
глаза удивленные взоры прохожих — удивление, конечно, было вызвано не
гитарой на плече, а ее малыми размерами.
«Ну и ладно, — подумал он благодушно, когда шустрая
бабуля уставилась на него вовсе уж пораженно. — Я клоун, я белый клоун, я
этой песенкой навеки коронован…»
Остановился и мягким кошачьим движением переместился влево,
к продавщицам цветов. Ближайшая тетушка отреагировала моментально:
— Гвоздички, молодой человек?
Уланов поджал губы. Алых гвоздик он, как и многие, терпеть
не мог. В жизни таких, как он, алым гвоздикам отводилась строго определенная
роль, век бы их не видать. Профессиональная деформация личности, да. Свой
мирок, где что-то совсем не так, как в большом окружающем мире, что-то чуточку
иначе, и вообще…
Он взял три белые астры, шикарные, размерами, право слово, с
кулак Тошки Черепанова, добавил к ним, в серединку, две веточки желтоватых
гладиолусов, подумал и присовокупил две красные розы. На его взгляд, икебана
получилась не самая худшая.
Направился к скамейке и вольготно на ней разместился,
пристроив цветы на коленях, а гитару рядышком. Владимир Петрович Уланов, майор
и кавалер орденов, был доволен жизнью, а это с человеком далеко не всегда
случается.
Потом довольство жизнью резко подскочило на полциферблата,
потому что появилась Инга, обворожительная в цокоте каблучков, в ореоле летящих
волос, и это была его девушка, целиком и полностью, и даже будущая мать его
ребенка, вот ведь, сограждане, радость-то!
Но со скамейки он не подорвался, как школьник, хотя и
хотелось, встал достаточно степенно, цветы вручил, в щечку поцеловал,
ухитрившись цепким профессиональным взглядом окинуть ее фигурку и в который раз
легонько изумиться: вроде и все есть, и ничегошеньки еще не заметно…
— Пойдем?
— Нет, посидим. — Инга уселась на скамейку,
покосилась на миниатюрную гитару. — Это что?
— Это гитара такая, — сказал он безмятежно, —
про которую зря думают, что она не ударный инструмент. Ты что хмурая?
Что-нибудь… — он показал глазами на ее талию без малейших признаков состоявшегося.
— Да нет, с чего бы?
— Тогда?..
— Настроение плохое.
Он прекрасно все понимал, но, надеясь, что причина все же
другая, осторожненько поинтересовался:
— А отчего?
— А оттого же, — сказала Инга с выражением лица,
подтвердившим его худшие подозрения. И, для пущей наглядности, очевидно, целых
три раза легонько потыкала пальцем себе в живот. — Говорили уже, а? Аборт
делать поздно, скоро будет заметно, и начнется все сопутствующее… Ты уж внеси
ясность. Если от винта, то я собралась и самостоятельно пошла жизнь как-то
обустраивать…
— Я тебе покажу — от винта… — сказал Уланов тихо
и серьезно. — Какое тут может быть — от винта… Мы что, не обговорили
все? Я тебя люблю. У тебя мой ребенок.
— А у тебя — штампик в паспорте, — сказала
Инга, полуотвернувшись.
Ему было неловко, стыдно и мерзопакостно — из-за того,
что сломать ситуацию пока так и не удавалось.
— Зая, я колочусь, как рыба об лед, — сказал он
насколько мог убедительно, держа в ладони ее теплые пальцы. — Я уже все
испробовал, кроме физического воздействия. Правда. Она ни в какую на развод не
соглашается. И квартира ей не нужна, и ничего ей не нужно, из чистой вредности
барахтается, чтобы кровушки попить и нервы помотать, насколько удастся. По
принципу классика: так не доставайся ж ты никому. Я все это обязательно поломаю
в самом скором времени, в конце-то концов, если нет детей, дело гораздо проще,
и не сможет она меня всю жизнь держать на штампике… Но время потребуется… Чуть
потерпи. Я же тебе слово давал, я и думать не хочу, что ты мне не веришь…
— Да верю я тебе, — сказала Инга, все так же
отворачиваясь. — Но время-то идет, мать скоро заметит, расспросы пойдут…
— А ты меня вперед выдвини, — сказал Уланов
решительно. — Пойду и поговорю. Все как есть. Объясню, что загвоздки тут
чисто технические, вопрос времени… Сама говорила, что мать у тебя умная. Что
необычного-то? В жизни бывает и замысловатее, да еще как… Ну что ты, малыш?