Некогда было сокрушаться и печалиться. Полковник уже в темпе
прокручивал в голове все, что придется очень скоро говорить и писать. Ему не в
чем было себя упрекнуть, он не успевал при любом раскладе. Не было ни единого
шанса пресловутым мастерским выстрелом ранить и обездвижить супостата так,
чтобы он не смог подорваться и попал бы в руки готовым к употреблению. Ни
единого шанса: рука уже находилась под курткой, на взрывателе, никакое
мастерство не помогло бы. И все же это разные вещи — несомненные
доказательства твоей невиновности в таком именно исходе и то, что про тебя
втайне подумают, пусть и никогда не скажут. Задача поставлена конкретная. А он
опять получил одних «двухсотых». Невесело…
М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину
Милый Алеша.
Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, то есть отряд,
возвратились из 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а
пока судьба меня не очень обижает: я получил в наследство от Дорохова, которого
ранили, отборную команду охотников, состоящую из ста казаков — разный
сброд
[4]
, волонтеры, татары и проч., это нечто вроде
партизанского отряда, и если мне случится с ними удачно действовать, то авось
что-нибудь дадут; я ими только четыре дня в деле командовал и не знаю еще
хорошенько, до какой степени они надежны; но так как, вероятно, мы будем еще
воевать целую зиму, то я успею их раскусить. Вот тебе обо мне самое интересное.
Крепость Грозная, 16–26 октября 1840 г.
Глава 4
Крылатая смерть
Пейзаж был осточертевший — снова пересеченка, сверху,
должно быть, напоминавшая скомканное серо-зеленое одеяло. Развивать эти мысли
не хотелось, на поэтические сравнения полковника совсем не тянуло, он вел
пятнадцать человек по четко прописанному маршруту, а потому должен был смотреть
в оба и как самостоятельный боевой организм, и как командир. И совершенно не
следовало расслабляться оттого, что они проделали три четверти пути от места
высадки, не только не столкнувшись с противником, но и оставшись незамеченными
вообще. Как-никак оставалась еще целая четверть, километра полтора.
А если все же отвлечься на вольные мысли, можно вспомнить,
что места тут очень даже исторические. Где-то в этих самых краях, очень может
статься, по тем же ложбинам и «зеленке», много лет назад проходил со своим отрядом
самый знаменитый офицер российского спецназа, поручик Лермонтов Михаил Юрьевич.
Никаких преувеличений — в свое время Лермонтов как раз и служил на Кавказе
в тогдашнем спецназе; да, не обычная линейная пехота, а старательно подобранные
сорвиголовы из разных частей, а то и из гражданских, с большим опытом
горно-лесной войны. Это был именно спецназ, серьезно…
Вот только сейчас голова Рахманина была занята кое-чем
посерьезнее и поважнее, чем воспоминания о знаменитом поэте. Дело было даже не
в поставленной на сегодня задаче.
Найденные в схроне бумаги, безусловно, несли в себе какой-то
смысл. Занимались ими, естественно, совсем другие люди, но полковника, как
водится в общих чертах, познакомили с выводами. Больше всего это напоминало
план города, а иероглифы в самом деле оказались чьими-то беглыми заметками на
стопроцентном грузинском языке — правда, содержание бумаг оставалось
загадкой. Несколько раз поминались направление ветра и скорость ветра, а
остальное представляло собой сокращения, по которым крайне трудно восстановить
слова, это и с родным языком при столь скудной исходной информации сделать
трудновато. Некто неизвестный что-то прикидывал, рассчитывал, обдумывал,
вычислял — и для него при этом крайне важными были скорость и направления
ветра…
Значит, речь идет не о бомбе, говорили опера, и полковник с
ними соглашался. Не о классическом подрывном устройстве. Подобные
факторы — скорость и направление ветра — вступают в игру, когда речь
идет о чем-то качественно другом. Например, о ядерном взрыве… нет, это
решительно переадресуем Голливуду, пусть они там извращаются…
Беда в том, что при таком раскладе нехорошие сюрпризы были
гораздо опаснее взрывчатки. Гораздо. Радиоактивное заражение местности с
помощью соответствующих материалов, ядовитые газы, бактерии — список
невелик, но от него холодок бежит по спине. Мерзость ситуации в том, что в наше
время следует ожидать всего из перечисленного. Теоретически рассуждая, к
террористам могут попасть и радиоактивные элементы, и культуры бактерий, и
газы. А если добавить к этому, что информация о подготовке теракта твердая…
Слабые следочки имеются: уже ясно, что речь, судя по
небрежным наброскам, идет о каком-то большом городе. И через этот город
протекает довольно широкая река с несколькими островами. Круг поисков это
сужает, но все же не настолько, чтобы выдать результат быстро. Россия не
Монако, в ней немало больших городов, стоящих к тому же на реках, и надежда
скорее на компьютеры, чем на людей, благо у экспертов осталось впечатление, что
набросок этот — перерисовка с некоего плана города…
Чувства были смешанные. С одной стороны, полковник, если
откровенно, наедине с собой, чувствовал чуточку неприличную, но все же радость
оттого, что искать супостатов придется другим — в диком нервном
напряжении, на пределе интеллекта. С другой стороны… Речь шла о его стране, о
городе, в котором, может быть, жили родственники, знакомые… да просто
сограждане. И потом, брать в любом случае предстояло ему, тут и гадать нечего.
Так что краешком его эта история все же задевала — да нет, каким таким
краешком, он тоже был в ней по самые уши.
Полковник встрепенулся — а в следующий миг, как и все
остальные, практически не раздумывая, кинулся вправо, в лес, в считанные
секунды тренированно выполнив прием под названием «слиться с окружающей местностью».
Вся цепочка настороженно шагавших людей мгновенно исчезла с тропы, словно их и
не было никогда, потому что двое, двигавшихся на значительном расстоянии
впереди, подали сигнал — и сами первыми нырнули в «зеленку».
Сигнал, правда, следовало толковать так, что впереди
показались не вооруженные абреки, а некто сторонний. Лицо штатское,
непричастное, некомбатант, как выражались в старину. Правда, в этих местах,
учитывая характер войны, любой некомбатант мог оказаться и пособником, и
разведкой…
Не было нужды прибегать к биноклю: объект двигался всего-то
метрах в пятидесяти. Унылый тип в поганеньком костюме и с неизменной папахой на
голове, по самые глаза заросший нестриженой бородой. Означенный абориген без
всякой грациозности восседал на худой рыжей лошаденке, мало похожей на горных
скакунов с рисунков Лермонтова. Лошаденка плелась шагом, неся на себе не только
хозяина, но и свисавший по обе стороны крупа длинный замызганный мешок, похоже,
не из легких. Вид у обоих персонажей, как двуногого, так и четырехногого, был
насквозь будничный, сплошная бытовуха. Привычная картина для этих мест, не
охваченных повальной моторизацией.