Литературный призрак - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Митчелл cтр.№ 82

И Альфред разразился пылкой тирадой — наверное, из самых отборных венгерских ругательств. Проклятия носферату [57] .

— Что, плохие новости? — обращаюсь я к Рою.

Тот даже не кивает в ответ, и так ясно.

— Весь кофе на полу, — сообщает он, — Наверное, я вставил два фильтра.

Наступает молчание, которое никто из нас не прерывает. Альфред вынимает из кармана платок, и на пол выкатывается монетка. Она описывает сужающиеся окружности, пока не закатывается под шкаф. Там ей суждено пролежать долгие годы, если только ее не обнаружит Фольк во время следующего визита.

— Марко, — говорит Альфред, глядя куда-то вдаль, — Спасибо за работу. На сегодня, пожалуй, хватит, — Его голос дрожит, — Продолжим через неделю. До свидания, Марко.

* * *

Когда я выхожу от Альфреда, тучи торопятся в сторону Эссекса, уступая место теплому дню, ясному и золотистому. Бог с ними, с Альфредом и с Роем, их проблемы — это их проблемы. А лично я слизываю кусочки шоколада с поверхности клубничного мороженого. Мошкара столбом вьется над лужами. Деревья успели совсем просохнуть. Скоро они примут свой зимний вид. В фургоне с мороженым неподалеку крутят детские песенки. Двое ребятишек сидят перед домом и дрессируют йо-йо. Приятно видеть, что дети по-прежнему играют в йо-йо. Фиби, моя родная мать, называет это время года «бабье лето». По-моему, здорово сказано. И вообще на душе у меня хорошо. Рой заплатил немного денег, передав мне завернутое в купюры это самое клубничное мороженое, и в придачу всучил жуткий кожаный пиджак зеленого цвета. Я сопротивлялся, но он умудрился натянуть его на меня и, застегивая молнию, вспомнил, что мне звонил Тим Кавендиш и очень просил заехать. Рой шепотом извинялся, что не может заплатить больше. Дело в том, что на этой неделе ему пришлось обратиться в палату лордов по поводу одного типа, который бежал в Зимбабве с чемоданом его денег. Судебные издержки перевалили за 92 000 фунтов.

— Конечно, безумно дорого, — шептал Рой. — Но это вопрос принципа.

Тип пока обретался в Зимбабве, а с ним и чемодан.

Нет ничего хуже честности, факт. Ложь иногда может поставить тебя в затруднительное положение, но если не хочешь из него вылезать — всегда говори правду и только правду.

В тот раз, когда у нас порвался презерватив, Поппи кончила и выдохнула:

— Марко, это лучше, чем секс!

Почему-то мне сейчас это вспомнилось.

Я иду в Принстон-хилл. Дорога к дому Тима Кавендиша лежит через Риджентс-парк и Оксфорд-стрит. Мне нравится ходить мимо зоопарка. С ним связаны воспоминания детства. Приемные родители обычно водили меня сюда в день рождения. Еще и сегодня, заслышав птичий гвалт из вольера, я чувствую во рту жирный вкус сэндвичей с рыбным фаршем.

Я прекрасно понимаю, что Поппи сыта уже ролью матери-одиночки даже с единственным ребенком. Но я знавал женщин, которые имели предубеждение против аборта и решались на него только в крайнем случае. Если выяснится, что Поппи беременна, чего я захочу? То есть захотел бы? Если она согласится жить со мной как с отцом ребенка, я согласился бы на моногамию. Всерьез. Многие из моих друзей женились, обзавелись детьми. Я вижу, что их жизнь полностью изменилась. Нырять с головой в неизведанное — не кайф, если благополучие двух других существ зависит от того, где ты вынырнешь. Странно. В детстве я считал, что дети сами собой появляются, когда человек становится взрослым. Типа: в один прекрасный день просыпаешься — и вот они, сучат ножками, пеленки мокрые. Оказывается, не тут-то было. Сначала нужно принять решение, все равно как прежде чем купить дом, записать диск или устроить государственный переворот. А если я так никогда и не смогу принять решение? Что тогда?

Проблемы, кругом проблемы.

Стою на вершине холма. Вдохни, смотри и не дыши! Какой отсюда вид! Старина Лондон, старина Лондон… У итальянцев города имеют род: мужской, женский. Все знают, какой город мужчина, какой женщина, но объяснить почему, не могут. Я это хорошо понимаю. Лондон — мужчина средних лет, женат, как того требуют приличия, но в глубине души он гей. Я ощущаю части города, как части собственного тела. Челси и Пимлико в обрамлении красного кирпича, электростанция в Баттерси, похожая на перевернутый кофейный столик… Мрачные дома за мостом Воксхолл. Грин-Парк. Я мог бы весь город разметить, как геодезическими знаками, по адресам моих постельных партнерш. Хайбери теперь уже связан с Кати Форбс. Патни — это Поппи, ну и, конечно, Индия. Не в том смысле, что я спал с Индией, ей всего пять лет. Кэмден — тарантул Хоббит. Мысленно размечаю маршрут идиотской истории, которую рассказал Альфред. Что он себе думает? Как, интересно, я вставлю такую белиберду в серьезную автобиографию? Нужно придумать неординарный ход. Иначе моей следующей книгой будут «Записки сумасшедшего», написанные от лица обитателя Бедлама.

Слишком уж хороший выдался день, жалко отравлять его проблемами. Свет такой золотистый, тени такие легкие.

В Лондоне появилось много нового, чего не было в ту пору, когда Альфред гнался по кругу за Альфредом. Взять хотя бы все эти самолеты, которые садятся в Хитроу и Гатвике. Плотина на Темзе. Купол Миллениума. Сентер-Пойнт, детище шестидесятых. Сгораю от желания — вот бы кто-нибудь взял да взорвал эту гигантскую пепельницу на пьедестале. Канада-Тауэр в доках, сейчас сияет на солнце и напоминает мне почему-то зеркало в стиле ар-деко в комнате Шелли. Шелли из Шепердз-Буша, в западном районе Лондона. Приехала туда по зову этого, как его… Как же его звали, этого парня? Работал на «Бритиш оксиджен».

А ее соседка по квартире Натали, она уверовала во Христа и приехала по Его зову. Одним дождливым днем Шелли, Натали и я составили Святую Троицу, укрывшись стеганым одеялом Шелли. С тех пор Натали значится у меня под рубрикой «крайне неустойчивый элемент».

Город — это океан, который хранит в своих недрах все, что ты потерял. И выносит на берег потерянное другими.

— Потрясающий вид, правда? — обращаюсь к мужчине с рыжим сеттером.

— Чертова задница, а не город!

Лондонцы не боятся выругать Лондон именно потому, что в глубине души уверены: нам повезло жить в прекраснейшем из городов мира.

Выхожу из автобуса на Оксфорд-стрит, народу полным-полно. Оксфорд-стрит торгует остатками былой роскоши — как рок-фестиваль в Гластонбери или Харрисон Форд. От выхлопов здешний воздух имеет металлический привкус. Обувные лавки «Доктор Мартенс» подавляют меня. Гигантские музыкальные магазины заранее убивают надежду совершить чудесное открытие. Универмаги полны вещей, рассчитанных на тех людей, которые, переезжая на новую квартиру, ничего не должны таскать сами: ванны, которые подошли бы Ниро Вульфу [58] , с позолоченными ножками или фарфоровые собаки-колли в натуральный рост. Из ресторанов быстрого питания у Мраморной арки выходишь более голодным, чем вошел. Единственная путная вещь на Оксфорд-стрит — испанские девчонки, которые расплачиваются за уроки английского тем, что раздают рекламные листовки о скидках на курсах английского языка в районе Тотнем-Кортроуд. Джибриель однажды здорово провел время с одной из них — притворился, будто он только что из Ливана и не знает ни слова по-английски. В киоске возле Оксфорд-Серкус покупаю Поппи футболку с поросенком, чтобы порадовать ее. Выбрал подлиннее — будет вместо ночной рубашки. Прохожу мимо рекламы туристического агентства, точнее, впечатываюсь в нее под внезапным натиском массы человечьих тел, и чувствую себя слабеньким стариком, и теряю из виду полоску неба, и…