Эдда кота Мурзавецкого - читать онлайн книгу. Автор: Галина Щербакова cтр.№ 35

Четвертый уже давно прислуживал в органах. Мечтал быть максимум президентом, минимум – палачом. Чтоб «рвать пасти», прижигать зажигалкой мочки ушей, насиловать арестованных женщин в самых что ни на есть невообразимых позах. Вот это жизнь! Его мать была поваром в детской больнице и ненавидела как больных, так и здоровых. Она мечтала, чтобы сын стал начальником ЖЭКа. Она знает: они все живут не с зарплаты, со взяток. Он у нее, конечно, деликатный, но научится. Начальник ЖЭКа, с которым она уже давно сожительствует ради сына, подскажет.

Через полчаса там была куча-мала милиции. Все было на виду, и все было ясно. Ограбление, и в ответ – расстрел. Но интриговал хилый, немощный старик в одежде лучших мастеров мира и с пистолетом, какой не у каждого важняка найдешь.

И странная старинная фотография. Она лежала во внутреннем кармане старика, старательно обернутая и согретая его еще теплым телом. И с разбитым стеклом. «Это может быть след», – серьезно сказал один умный милиционер. «Это бабушкин след», – засмеялся другой, тоже умный. И оба были правы.

Редактор вызвал Татьяну. Лицо у него было сдвинуто. Таким оно у него бывает после разговора с очень высоким лицом. Татьяна острила: «Одно лицо позвонило, другое съехало».

– Совсем уж! – сказал он обидчиво. – У них свои фотокоры, знают, кого и как... Вот тебе билет для написания слов по этому делу. Я имею в виду сбор луганского клана. Ты еще в теме или новая богатая жизнь развернула тебя к другому? Твоему-то дали билет или пронесли мимо?

– С какой стати ему там быть? Он не Луганский, и его от них тошнит. Но я схожу... Посмотрю, как они выглядят.

– Но без подначек. Помни, где работаешь.

– Я помню с кем, – ответила Татьяна. – Собери лицо, можно подумать, тебя лишили сладкого. Что там искать фотокорам? Делать примитив из лиц, подолов, бокалов и штиблет?

– Ладно, иди. Умеешь ты ободрить товарища, объясняя ему, какое он говно.

Было уже морозно, и сразу схватило ступни. Она всегда замерзает с них. На повороте к Гостиному Двору была толпа. Мигали милицейские машины. Тупо застыла «Скорая». «Их не обойдешь», – подумала Татьяна. Пришлось толкаться среди тех, кто всякую чужую беду любит как ворожбу от собственной. «Я тогда шла на бенефис Луганских, и был взрыв, и распахнутые рты. Я снова иду на эту фамилию, обходя «Скорую».

– Что случилось? – спросила она у мужчины, протискиваясь рядом с ним.

– А что у нас есть еще, кроме смерти? Говорят, поубивали мальчишек. Кто-то думает, что был взрыв, их там несколько... Сразу многих убить можно только взрывом. Но нет дыма. Нет гари. Нет огня... Так ведь не бывает?

Это он ей? Объясняет или спрашивает? Она делает вид, что не слышит. Она пробивается дальше, на ту сторону, что приведет ее на бал. Не надо смотреть на оцепленное место. В огне фар милиция, белые халаты. Как он сказал: взрыва без огня не бывает. Ну, ей ли не знать, как тихонько, словно в мультике, поднимался вверх «Мерседес» и падал вниз огненной кучей. Тут не то... Драка? Наезд?

Не ее дело. Стынут ноги и надо торопиться к месту события. И она уже почти бежит по тротуару. У нее, черт возьми, бал или не бал? То, что позади, – взрыв, не взрыв – ее не касается. Она видела смерть в лицо – когда на землю положили девушку в белом платье. Тут чужие, неизвестные, не ее тела.

А в Гостином Дворе объявили белый танец. И зарубежный Луганский был приглашен на вальс дочкой покойного Луганского. Они даже очень славно смотрелись, эдакие Анна и Вронский двадцать первого века. Музыка была дивная, только вот откуда-то, скорее всего из горла тубы, раздавался довольный смех дьявола.

Ему уже и не надо вмешиваться в процесс. Здесь все идет своим чередом. Чем больше убивают, тем разливаннее фуршет, тем ловчее вытангируют ножкой на балах. И бесу только остается хлопать в ладоши. Там-там – там-па-ра – тампа-ра – там-там, там-там – там-па-ра – тампа-ра – там-там... И переброс на колено...

Эта история была последней каплей в моем решении объясниться со всеми. В конце концов, лучшей жизни мне не надо, но если Ма будет так кричать и рвать на себе волосы, то я знаю случаи, когда свое здоровье и благополучие люди ставили выше кошачьего, и все могло кончиться чем угодно – помойкой, чужой семьей, а то и уколом смерти.

Нет, мне и в голову не придет заподозрить, что мои дорогие Ма и Па сделают со мной что-то плохое. Но я молодой кот. А они у меня пожилые. Как говорят люди, никто не знает ни своего дня, ни своего часа, ни своего места. Про себя я знаю, где буду. Где окажутся они – я, к сожалению, не знаю. Мне надо порасспросить у своих. Встречался ли, к примеру, Матвей с Толстым? Узнали ли они друг друга? Подозреваю, что нет. Все-таки мы разные. Люди намного тяжелее нас. Мне кажется, в этом вся штука. Но я только раздумываю об этом. Для окончательности мысли надо бы встретиться со стариками. Я просто чешусь от предвкушения этого разговора.

Я тут обнюхал соседей на мало ли какой случай и понял – я на дух никому не нужен. «Ах, какой котик!» – но двери прихлопывают быстро. Они же не знают, что мне это обидно, если не сказать оскорбительно. Я образован и воспитан, мне просто не хватает пространства жизни, почему я и стучусь в двери.

Какие же люди все разные! С виду-то не скажешь, со стороны все они на одно лицо, а ткнешься носом – так ничего общего. Молодой сосед пахнет загаром и ветром, как природный человек. Он любит меня потрепать за холку, пальцы у него длинные, гибкие. Но думаете за так? Ма сует ему в карман шоколадку, они у нее приготовлены специально, каждая его ласка за конфетку. Ну что тут сделаешь? Сладкоежка! Очень к тому же славный. У соседки слева ковер не скрипит, как у нас. Из него высосана вся, до основания, пыль, меня не слышно, когда я по нему иду. А дома я слышу пыль. У нее тонкий противный голос. Я его не люблю и тороплюсь взлететь над полом, где пыль не слышно. Я знаю, что когда я уйду к себе, соседка обязательно пройдет по моим следам пылесосом. Хорошая женщина, но я для нее источник грязи. Она не понимает моего взгляда – ваша «пыль не скрипит – ее нет»... и выставляет меня по-быстрому.

Наискосок – дети. Они такие громкие, что, как говорит Па: «Хоть святых выноси». Я не очень понимаю эти слова. Каких святых и куда их надо вынести, но раздражение Па на них так сильно, что передалось мне, и я сторонюсь той квартиры.

Но главная для меня дверь – та, где живет маленькая собачка. Она в три раза меньше меня и раз в десять, а может и в сто, меня громче. Его хозяйка – борчица, борыня или – тьфу! не знаю как сказать на женский род «борец» – за мир во всем мире, а прежде всего в нашем, собачье-дельфинье-кошачьем. Она была бы счастлива, пей мы с ее собачкой из одной плошки и прыгай вместе. Как ей объяснить, что я ничего не имею против Тошки, но он мне невероятно скучен этой своей шевелючестью и гавканьем. Он этим разрушает всю панораму мира и нашей площадки. Я начинаю помнить, что у меня есть когти, и я могу лапой ударить его по пустой головенке. Но я этого никогда не сделаю, просто тихо линяю в свою квартиру, где миролюбиво попискивает пыль и где все мной изучено до конца. Хотя нет... Есть еще компьютер, который я уже понял и кое-что в нем постиг. Но он бесконечен для познания, и в этой бесконечности я люблю повозиться. Мне так смешон Па, когда у него что-то там зависает, и он, бедняга, тычет пальцем то туда, то сюда. А это я когтем, сидя на подоконнике, вторгаюсь в эти примитивные схемы, а мышка – давно моя подельница, и стоит мне поворошить ворсинкой хвоста, она сделает все, что мне надо.