Слабых несет ветер - читать онлайн книгу. Автор: Галина Щербакова cтр.№ 5

Как же он оказался вне всего того, что было для него важным, ценным? Ну да, ну да, случилось уличение в зломыслии и предательстве, и тогда откровенная дикость людей и природы показалась истиной. Будь каким хочешь, но яви свое лицо без обмана. Волк, лев, крокодил — они без обмана, без хитростей. Они лучше людей. Это, конечно, была не лучшая его мысль. Она не исчерпывала вопроса.

Возвращаясь из общежития, Павел увидел на другой стороне девушку, имя которой забыл. Она смотрела на него и улыбалась, и тогда он, натянув на лоб кепку, пошел совсем в другую сторону, подло припадая на ногу, будто хромой. Свернул в какой-то магазинный двор с ящиками, вонью, притоптанными коробками и почувствовал, как он весь горит от стыда и как он красен лицом, всеми потрохами. Он купил бутылку водки и вернулся к приятелю.

Тот сидел посреди комнаты с раскрытым ртом и изо всей силы сжимал в руке какую-то бумажку. Что-то мыча, он протянул ее Павлу.

«Шура попала аварию. Приезжай забирай».

Он не понял смысла. Он видел только одно слово — авария. Восемь месяцев он каленым железом выжигал в себе это слово-проклятие. И вот оно в его руках. Какая-то Шура…

— Кто такая Шура? — спросил он.

— Сама, — ответил приятель. — Понимаешь, сама…

Нет, он не понимал.

— Жена? — переспросил он.

— Ну? Я же говорю — сама. И знаешь, что тут самое главное? Не авария. А забери. Понимаешь? Помять могут каждого. Делов! Полежит-полежит и пойдет, это тебе всякий скажет. А тут — забери. Понимаешь? Значит, она без ног. Вот!

— Где ты тут такое вычитал? — заорал Павел, одновременно принимая без колебаний версию приятеля. Умно рассудил. Лучше не сообразишь. Степень такого горя отпихнула в нем ту, старую аварию. Смерть сразу выглядела красавицей супротив существования без ног. Он обнял приятеля, тот уткнулся ему в живот седенькой головенкой, выработавшей за долгую жизнь одну, но зато лихую мысль: бедность — это свобода.

— У тебя тут что в кармане? — шептал он в Павлове брюхо. — Случаем, не спасительница?

Павел достал водку.

Они выпили по стакану сразу. И по чуть-чуть остаток.

— Где же я денег возьму на дорогу через три границы?

Павел сказал, что даст, сколько у него есть.

Вечером он проводил несчастного на вокзал. Уже повиснув на поручнях, приятель сказал Павлу как-то сердито:

— Ты не думай. Я деньги верну, даже если там останусь. Может, она не захочет уезжать далеко от своих ног.

Но я ведь ее не брошу. Она мне всю жизнь была верная.

— Не думай про деньги, — прокричал вслед Павел. — Но сообщи решение.

Он вернулся в чужую развалюху. Это было решение вопроса, чтобы не встречаться с Тоней. А! Вот как! Она — Тоня. Павел взял ручку и написал прямо на стене: «Тоня».

Никакой логики. Ушел ведь, чтобы забыть. Зачем же слово на стене?

На следующий же день обнаружилось, что самая страшная на свете несвобода — бедность. Павел отдал другу все те деньги, которые были приготовлены на поездку в Москву на год смерти дочери. Но собрал их начальник партии и сказал, что все свободны, их поиски тут кончаются как бесперспективные, так что гуляй, ребята, кто куда. Им, правда, выдали некие отпускные-отступные, но до лета и того дня еще три месяца плюс дорога плюс поиски места, где он может и где он нужен. Таких денег у него не получалось. Павел съехал из общежития совсем, все-таки жилье у приятеля ему ничего не стоило.

От нечего делать стал ликвидировать порухи дома, которые хозяин считал не то достоянием, не то завоеванием своей жизни. Дверь на одной петле, окно с фанеркой, крыльцо без ступенек, просто кирпичики положены нетрезвой рукой. Так Павел и тюкал то молотком, то топориком целый день, радуясь хоть и маленьким, но трудовым победам. В погребе нашел картошку, квашеную капусту, в сарайке на гвоздочке висели сушеные грибы. Входя в комнату, он видел написанное на стене имя. Но пришла пора побелить комнату, он нашел и горшок с побелкой, и кисть. Забелил имя. Но странное дело, каждый раз, глядя на белую стену, он говорил себе: «Тоня».

И тогда он повесил на это место фотографию хозяев, когда они были молодые, веселые и с ногами. Именно в этот день и пришло письмо. В письме было про то, что Шуру сбил грузовик и сильно сломал ей ногу. Думали даже отрезать, но обошлось. Но своими ногами ей не вернуться, все-таки костыли, так что надо ее забрать, потому как все на работе, крутятся, как собаки, а муж все-таки имеется, и он ей всех ближе. Остальные, как говорится, вода на киселе. Хотя в больницу ходят по очереди раз в неделю, и что есть у самих, то есть и у нее, не звери же. Но надо приехать быстро, может, соберутся и даже дадут телеграмму. «То тогда вы уже можете быть в дороге и, может, где-то уже на границе».

«Ну, слава Богу, — подумал Павел. — Будет жить с костылем. Мало ли таких?»

Вот ведь подлость жизни. Нищета и голость жизни как-то легко принимали в себя и одноногость, калечество. Вон приятель готовился совсем к безногой, ему, считай, подарок. Павел смотрел на их молодые лица на фотографии. Кудрявые, веселые, на ней платье в горошек, на нем штаны широченные и даже тоненький галстук, сдвинутый к сердцу. О чем они тогда мечтали? И мечтали ли? Ну не могла же уже тогда, когда у них были все зубы и все ноги, жить в голове мысль о свободной бедности и о нищете? Наверняка ведь покупалась кровать с шишечками, собирались деньги на гардероб? Хотя что он знает про их жизнь? У него смолоду было все. А потом все кончилось. Сам кончил. Пошел на дно, как топор. Он вспомнил одну странную ночь в Москве, в чистой постели, с чистой, легкой женщиной, которая пришла и положила ему голову на грудь. И было так хорошо, что хотелось плакать, но плакать от счастья он не мог, потому что у него тогда было горе. Больше он не попал в этот дом, где ему было хорошо, покойно и хотелось остаться. Случайный дом, случайная женщина.

И вот через столько времени защемило сердце. А со стены смеялись молодые, и Павел пошел чинить крыльцо из расчета хождения по нему на костылях.

Он даже сделал чертежик и подгибал ногу, чтоб представить, как это может быть лучше. Дни шли за днями, и он не мог представить, когда хозяева вернутся. А вдруг не вернутся? Он мыл окна и тер подоконники, совсем уж не мужское дело, отчищал сковородки и кастрюли, уже гневаясь на женщину, так запустившую хозяйство. Ну что это за жизнь без порядка и чистоты? Почему-то вспомнилась Тоня, у которой в страшненькой комнате пахло человеческим жильем, вспомнил ее горячее податливое тело. Стало стыдно, как он уходил от нее, притворившись хромым. Ну не сволочь ли? Пока выносил на улицу матрасы и подушки, чтоб пробрало их холодом и ветром, опять вспомнил ту, москвичку, как же ее звали? Но кажется, он и не знал. Хотя теперь имена в его голове чудят, может, и знал, да забыл уже навсегда. Хорошо, что эту вспомнил. Как ее? Ничего, ничего, она записана у него на стене, теперь не улетит. Сейчас пойдет и посмотрит. Он вернулся в комнату. Какой идиот!