Женщины в игре без правил - читать онлайн книгу. Автор: Галина Щербакова cтр.№ 5

— У меня комплект, — ответила Алка.

— Пойди проверь! — засмеялся парень. — Очень подозреваю, что дома не все. Тебя, девочка, бросили на произвол судьбы. Бедняжечка ты записанная!

И он ушел со своим последним словом, высокий парень с выгоревшими волосами, с большими глазами, которые чуть-чуть и могут сойти за выпученные, широкоплечий, узкобедрый, потрясный парень, если разобраться, ушел от нее, как от собаки из подворотни, которая взяла и облаяла. Она идиотка, хамка, и от нее надо бечь. Что и было сделано.

— Там какой-то тип ходил, — сказала она Мишке. — Я в первую минуту на него накинулась… Мало ли… Лес…

— Так мы же рядом! — ответил Мишка.

— Забыла! — ответила она. — Я про вас забыла.

Ей уже не хотелось гулять. Она продолжала видеть спину, которая от нее уходила. Ей хотелось догнать ее и вернуть в то самое место, с которого все началось. Он ведь просто шел мимо, увидел девочку за кустиком, остановился, чтоб ее не спугнуть. Как она должна была себя вести в этом случае? Смутиться, как всякая порядочная…

Ну ладно, смутилась… Дальше?.. Дальше у нее не получалось… Дальше снова и снова возникал карлик, потому что без него она не знала, что делать. Случилась странная задача, которая решалась только не правильно. Правильного решения она не имела.

— Не те слова! — сказала она себе, и Мишка, естественно, услышал. Во саду ли, в огороде, если она была рядом — он слышал только ее.

— Какие не те слова? — спросил он.

— Миш! — сказала она ему. — Ты не лезь мне в пупок, ладно? А то плохо кончится…

— Понял, — ответил он. И она поняла, что ненавидит его люто. За это самое — «понял», за это «всегда готов», за это «как скажешь».

Алка встала и пошла.

— Гуляйте без меня, — махнула она рукой всей компании, но опять же… Мишка возник и, как ординарец, пошел слева и сзади. «Я его сейчас убью», — подумала Алка, но, повернувшись, сказала:

— Миш! Ну я прошу тебя… У девушки маниакально-депрессивный психоз… Ей надо в темную комнату…

— Иди, разве я тебя держу? — ответил он. — Я тоже иду домой. Разве нам не по дороге?

Так они и шли. Как бы вместе и как бы поврозь. Но карлик стерпел это насилие над собой и смолчал.

Хорошо, что бабушки не было дома. Алка села в скрипучую качалку, оставшуюся на терраске с доисторических времен, когда на этом самом месте жил один большой сталинский начальник — его дача и сейчас стоит в центре, витиеватая, ажурная, стеклянная… В ней сейчас коммуналка дачников. Бабушке подфартило получить комнатку с терраской в доме для челяди. Алкина мама как-то сказала, что в нашей стране выгоднее наследовать от челяди, а не от хозяина: так, мол, устроен русский характер. Алка с матерью соглашается с пятого раза на шестой, даже если та права. Она не согласна с ней не по деталям — по сути жизни, а значит, и слова ее изначально для нее несущественны. Но вот в разговоре о хозяине и челяди (Господи, да что они ей — эти птеродактили?) она как бы ухватила мысль и как бы стала перебирать пальцами. И она ей показалась ничего. Было интересно определять людей по основополагающему признаку: а ты кто в жизни? Из хозяев или из челяди? Кому из потомков подфартит больше?

Сейчас она скрипела в челядинском кресле и думала: жизнь у нее отвратительная: глупая, бездарная. Нашла себе тщеславие — петушиться перед «сырыми сапогами»… Да кто она есть? Дочь абсолютной неудачницы, которая ни по работе, ни по личной жизни не достигла ничего. Развелась с отцом, дура. Пилила его с утра до вечера, и то не так, и это не эдак. Нормальный отец был, не хуже других.

Просто озверел от скулежа и нашел другую тетку. Если бы можно было поменять мать, она бы не задумывалась.

Она уже сейчас в кошмаре, как они будут жить вдвоем.

Ведь мать ни разу в жизни ни одно утро не начала с доброго слова. Это сказал ей недавно отец. «Обрати внимание. Утро, солнце, воскресенье, а у нее сырой подвал, ночь и всегда понедельник».

Она обратила — все точно.

Конечно, она прописана у бабушки, и если у них с матерью не заладится, то она, не говоря худого слова, перекочует по месту прописки. Хотя дуру-мать тоже жалко. Еще ведь не старая и все при ней, но чтоб кто-то куда-то позвал, пригласил…

— У тебя что, кроме отца, никогда никого не было?

Мать аж дрожит от гнева.

— А они мне нужны? Нужны?

— Нужны, — сказала ей Алка голосом карлика. — У тебя пропадает тело. Еще чуток — и у меня начнет пропадать.

Как мать на нее кинулась! Руками машет, орет… Оторвала у халата рукав. Сильная же! Дерется изо всех сил, а сдачи ведь не дашь.

Алка раскачивается на качалке. Сейчас самое время перейти к критике отца. Тоже, конечно, не подарок, но с отца мысль сама по себе — птица ведь вольная эта чертова мысль — оказалась опять там. В лесу.

«Господи! — возмутилась Алка. — Да что же это такое! Я что, так теперь и буду вечно писать в том лесу?»

Но сделать уже ничего было нельзя. Она вспомнила, как незнакомец, подавившись ее словами, трогал свою шею, и рука его в сгибе была — оказывается! — такой красивой, что ей хотелось ее тронуть, и от этого желания у нее сжались колени и так напряглись, что там — там! — стало сыро, и надо было идти менять трусики и шорты, но встать не было сил, и она подумала: «Вот, значит, как с дурами происходит. Они сами хотят».

Она было встала, но на крылечке возник Мишка. Господи Иисусе, ну меньше всего, меньше всего он был ей сейчас нужен.

— На дискотеку пойдем? — спросил он с крыльца, остановленный ее взглядом.

— Нет, — ответила она. — В такую-то жару.

— Посмотрим видюшник? Есть приличный ужастик…

— Нет! — закричала она. — Нет. Оставь меня в покое.

— Твоя бабушка возвращается, — сказал он. — Я ее перегнал.

— Тогда пошли к речке, — вскочила она. — А то меня начнут кормить и воспитывать. — Она бежала бегом, через кусты, мелькая загорелым телом, а Мишка думал тяжелую взрослую мысль, что, пожалуй, у него не хватит ума повести ее за собой, догнать в убегании, что эта девчонка — его горе и это как бы навсегда. «Еще чего!» — подумал Мишка, но это слабенькое сопротивление было тут же опрокинуто оглашенным желанием догнать ее и тронуть рукой, а то и обхватить за плечи, а потом за руку вводить по илистому дну в ледяную воду и осторожно, нежно поливать ее плечи из ладоней, чтоб попривыкла к воде. При чем тут горе? Если все случится, как ему сейчас хочется, то пусть потом будет горе. Пусть!

Алка увидела его сразу. Хотя «увидела» — не тот глагол. Ибо это было некое вижу-чувствую, в котором на первом месте могут оказаться совсем не глаза… Во-первых, ее охватил смертельный холод. Холод коченения.

…Он полулежал на каком-то затрюханном одеяле, по диагонали которого лежало что-то коричнево-золотистое, и Алке хорошо виделась впадина пупка и белесый перелесок волос, что как бы сбегал вниз, к самой главной впадине этой географии. По нему — по перелеску — проводил вверх и вниз пальцем мужчина, замирая у кромочки спущенных до самого крайнего положения трусиков, а потом как бы в бессилии подымался опять в гору до впадины пупка. Алка была одновременно пальцем, перелеском, она была пупком и золотым телом, но одновременно она была и гадюкой, которой где-то здесь обязательно полагалось жить. Гадюка змеила свое маленькое и совершенное тело по траве к сладкой женской мякоти, к шее, в которую так легко и незаметно можно вонзиться, пока эти двое шаманят над пупком и кромочкой трусиков. Алка умоляла гадюку быть бесшумной и милосердной: укусить неслышно и небольно, чтобы они продолжили свои последние игры, пока капелька яда яростно не внедрится в кровь и пойдет повсюду, уже не озираясь по окрестностям. И пусть будет этот сладостный момент, когда он обнаружит, что золотистое тело не отвечает его пальцам. Пусть он завопит, завоет, ей бы только успеть спрятаться, чтоб он не догадался, кто послал гадючью смерть.