Я подошел и сел рядом, старался, чтобы неслышно, чтобы неожиданно, так и получилось – я уже сидел, когда она оторвалась взглядом от книги и посмотрела на меня. Ничего не изменилось в ее лице, только глаза увеличились, как бы расширились еще больше. Мы сидели и молчали, долго, я внимательно разглядывал ее лицо, и, знаешь, что я подумал тогда? «Как же она постарела!» Ей тогда было лет двадцать восемь, ну, может быть, двадцать девять, максимум. Понимаешь, старик, она была еще совсем девчонка, с высоты сегодняшнего. Смешно, да? Хотя у нее действительно несколько морщинок у глаз прорезалось, а, знаешь, именно первые морщинки особенно заметны.
Мне надо было что-то сказать, но я не знал, что именно. Я же говорю, странное, смешанное впечатление, будто вчера расстались и, вроде бы, и так все понятно. Потом я встал и, смотря на нее сверху, сказал: «Пойдем?» Она кивнула, не спеша положила книгу в сумочку и тоже встала. «Пойдем», – согласилась она. Поздно вечером я спросил у нее, не надо ли ей домой, муж небось заждался. Я бы не спросил, какое мне, в конце концов, дело, но, если честно, не хотелось влипнуть в скандал.
«Нет, – сказала она, – не надо. Я в разводе».
«Давно?» – поинтересовался я.
«Не очень. С сегодняшнего дня».
Это было сильно, старик. Очень сильно, даже я прибалдел от такого крутого нестандарта.
А потом все повторилось. Мы опять были вместе, я таскал ее по вечеринкам, и снова испытывал странное ощущение, теперь новое, как будто долго не существовал, не было меня, и только сейчас вновь появился. К тому же весело было, я прикупил ей кучу шмоток, она ведь домой так ни разу и не зашла. А потом я снова улетал, она приехала в аэропорт.
«Ты будешь меня ждать? Следующие шесть лет?» – спросил я скорее в шутку. Но напрасно, не стоило говорить. Она опустила голову и сказала куда-то вниз: «Посмотрим». Так сказала, что я почувствовал себя скотиной.
Но, что же делать, мне действительно надо было улетать.
– И сколько вы после этого не виделись? – спросил Вей-нер.
– Долго, но однажды, наверное, через год, я, разбирая бумаги, случайно наткнулся на номер ее телефона и позвонил. Она взяла трубку, я назвал ее по имени, и она смутилась. Я сразу понял, что не вовремя позвонил, кто-то находился с ней рядом. Конечно, это нормально, я пропал на год, запросто мог вообще никогда не появиться. Я не мог ее винить, у меня у самого за этот год было несколько связей и случайных, и не очень. Но, знаешь, вдруг обидно стало, глупо обидно. Как будто чашка упала, не разбилась, но треснула, пить из нее еще можно, но она уже никогда не будет такой, как прежде.
– Не понимаю, – перебил Вейнер.
– Ну да, вы, немцы, никогда образно не понимаете, вам только конкретику подавай.
– При чем тут немцы? – поморщился Вейнер.
– Ладно. Видишь ли, у меня вошло в привычку, что она меня всегда ждет. Я привык к этому, а тут почувствовал, что помешал, что оказался лишним. А я не мог быть для нее лишним. Для нее не мог! И еще, ее голос звучал счастливым. И это было тоже обидно, она не могла быть счастливой без меня.
«Ты как?» – спросил я, потому что надо было что-нибудь спросить.
«Я?! Чудесно! – ответила она, и я понял, что это правда. – Я выхожу замуж», – добавила она.
«Опять? Ты же уже была замужем. Зачем тебе туда снова?» – Что я мог еще сказать? Она засмеялась, весело так, будто ей понравилась моя шутка.
«Ты не можешь говорить? – спросил я. – Он рядом, что ли, стоит?»
«Да. Но он ничего не понимает».
«Что значит не понимает?»
«Он англичанин, – радостно ответила она, – мы переезжаем в Лондон».
Я молчал.
«Слышишь… – вдруг я понял, что она кричит, наверное, она меня плохо слышала. – Я буду в Лондоне, – опять крикнула она, – мы будем рядом. Слышишь!»
«О'кеу, – сказал я, переходя на английский, – congra-tulations». – То есть поздравил, значит, не без очевидной иронии, конечно. Мой английский, может, ты догадываешься, сам по себе достаточно ироничный. И повесил трубку. Я же говорю, чашка треснула. Или иначе, раз ты про чашку не понимаешь, как там у Шекспира: «Мужниных сапог не разносила».
– Не износила, – поправил его Вейнер.
– Видишь, – ухмыльнулся Стоев, – про сапоги сразу понял. Я же говорю, одно слово, немчура.
На сей раз Вейнер улыбнулся, оценил удачную подначку, на которую так доверчиво попался.
– Но ты с ней виделся еще раз? – спросил он.
– Да, был еще один виток. Прошло много лет, мне стукнуло тридцать пять. Из балета меня уже списали, денег я так и не накопил особенно. Думал, чем заниматься дальше, где осесть? Поехал домой, пил с друзьями, долго. Однажды ночью очухался, понял, надо уматывать отсюда, а то совсем засосет. Куда ехать? Денег почти не осталось.
Позвонил в справочную Лондона, как-то удалось выйти на справочную, думал, все пустое, уверен был не найду, мало ли, фамилию по мужу взяла. Но телефон дали, опять думал, однофамилица, бывает, позвонил и сразу узнал ее. Теперь все наоборот получалось: раньше я был за границей, теперь она.
«Я хочу приехать», – сказал я ей. Она долго молчала, не говорила ничего. Так долго, что я засомневался. «Не хочешь – не приеду», – предложил. Она опять долго не отвечала, я даже подумал: сейчас трубку повесит, и еще подумал, зачем позвонил, глупо получилось, столько лет прошло.
«Да нет, почему, приезжай», – наконец ответила она, но невнятно так, а может быть, с этого конца действительно было плохо слышно.
«Ну, хорошо, – сказал я, – завтра закажу билет. Прилечу недели через три. Прилечу, позвоню».
Опять молчание, как будто не расслышала.
«Нет, – ответила она наконец, – приезжай завтра». Я даже присвистнул.
«Куда это я полечу, – говорю, – да и где я билет на завтра достану? Наверняка билетов нет, лето, самый сезон, заранее заказывать надо».
Она опять молчала, а потом говорит:
«Дай адрес, я пришлю телеграмму, по которой тебе билет дадут».
Я ничего не понял, но адрес продиктовал.
«Хорошо, – сказала она. Так ты завтра прилетишь?»
«Ну, если билет достану, прилечу», – пообещал я.
«Я буду тебя встречать в аэропорту», – услышал я, и она повесила трубку.
Назавтра я пошел на телеграф и получил телеграмму. Я отошел в сторону от окошка, распечатал, прочитал и не понял сразу, что за идиотская шутка такая! Ты будешь смеяться, старик. Знаешь, что было в телеграмме? – Вейнер пожал плечами. – Там был такой текст: «Любовь трагически погибла. Срочно прилетай!»
Говорю тебе, я ни хрена не понял, при чем здесь «любовь». Понимаешь, до меня сразу не дошло, что «Любовь» – это еще и женское имя, и вообще, что телеграмма может восприниматься как извещение о смерти. А значит, и билет, возможно, дадут. И еще я не понял, какая любовь погибла, та, которая ко мне или которая к ее лондонскому мужу. Билет мне действительно выдали, правда, пришлось скорчить скорбное лицо, пока стоял перед окошком кассы. Ну, в общем, крайне смешная история.