А потом Рене разбился, прямо у меня на глазах. Он с самого начала неудачно занял место, и его обошли со старта, он болтался почти в самом конце, и только после первых восьми кругов начал догонять. Я сидела на трибуне вместе с его товарищами, и Андре, который находился слева, слишком нервно почесывал свои волосатые руки, я даже хотела сказать ему, чтобы он перестал, но сдержалась. Я знала, он участвует в тотализаторе, порой он звонил из нашего дома и, как я понимала, ставил по-крупному, иногда на Рене, иногда нет. Я не хотела в это влезать, специально не хотела, во всем этом чувствовалось нечто темное, возможно, криминальное. Я подозревала, что Рене тоже участвует, иначе откуда у него внезапно появляются большие деньги, даже когда он не выигрывает, когда вообще приходит в конце. Но я говорила себе, что это только подозрения, что я не знаю точно, да и, собственно, какое мне дело.
Жан-Поль сидел с другой стороны, маленький, щуплый, седой и очень курчавый, он не то сам прежде был гонщиком, не то каким-то образом связан с гонками. Он все и всех знал и был вроде менеджера у Рене, не официального, конечно, он постоянно с кем-то договаривался, что-то предлагал, куда-то спешил. Я не любила его, он постоянно мельтешил, в его движениях проскальзывала подозрительная нервозность, и я немного опасалась, ожидая от него мелкой подленькой пакости. У него тоже, как и у Рене, были жесткие, беспощадные глаза, но Рене ничего не скрывал, а у этого они были замаскированы дерганым, ускользающим взглядом. Он несколько раз намекал мне, не говоря напрямую, но давал понять, что Рене ему обязан, но когда я спрашивала Рене, тот грубо меня обрывал и советовал не вмешиваться.
Сегодня Андре и Жан-Поль, оба пребывали в нервном возбуждении, я сразу поняла: дело опять в деньгах, так они ерзали. Андре постоянно потирал руки, неприятным таким движением, как будто испачкался и теперь пытается отмыться. Меня раздражала его волосяная поросль, слишком густая и слишком черная, я старалась не смотреть, но взгляд то и дело сам натыкался, и я морщилась.
– Смотри, смотри, как он его, – пробормотал Жан-Поль себе под нос, непонятно к кому обращаясь.
Он комкал слова, не оставляя между ними перерыва, наезжая следующим на предыдущее, даже обгоняя порой. «Как будто у слов тоже гонка», – подумала я и, оторвав загипнотизированный взгляд от рук Андре, посмотрела на трассу. Машина Рене уже находилась в середине, и он, рывками переходя с одной стороны полотна на другую, пытался обойти очередного соперника, но тот в последний момент ускорялся, и Рене снова оказывался позади, снова уходя рывком в другую сторону.
– Как ты думаешь, догонит? – спросил Андре.
– Черт его знает, – ответил Жан-Поль. – Он слишком его упустил на старте.
– Впереди еще больше двадцати кругов, – сказал Андре. Я услышала даже не сам голос, а надежду в нем.
– Я ведь говорил Рене, что его нельзя упускать на старте, он тут же уходит в отрыв. Его сразу надо было прижать.
Они так и переговаривались через меня, как будто меня не существовало.
– Слушайте, может, нам поменяться местами. – Я посмотрела на Жан-Поля, но тот моментально ускользнул глазами, как ускользала от Рене впереди идущая машина, и тут же пробурчал:
– Не, не, Жеки, – они все звали меня Жеки, пропуская первую «Д», – все хорошо, так все хорошо.
– Смотри, все же обходит!
«У него такой напряженный голос, кажется, он тоже трется о его волосатые руки», – подумала я про Андре.
Я смотрела на трассу. Рене поравнялся с машиной, которая еще секунду назад отчаянно сопротивлялась. Она и сейчас еще не сдалась, они оба входили в поворот, и Рене использовал внешнюю полосу, которая, как я понимала, являлась невыгодной для него. Андре даже перестал потирать руки, когда машина Рене ушла влево, они неслись бок о бок, почти касаясь друг друга, а потом Рене толкнул левую машину вбок, та упиралась, он снова толкнул, и без паузы, как бы оттолкнувшись от нее, вышел из поворота и сразу оказался впереди. Я сжала кулаки, я почти видела его лицо, окаменевшее, осунувшееся в гонке, ничего, кроме нее, не видящее и не слышащее, обостренное лицо.
– Давай, – прошептала я, – давай, милый! Так их!
– До него еще восемь машин, – сказал Жан-Поль.
– Еще куча времени, – также никому конкретно, а просто куда-то вперед ответил Андре.
– Будем надеяться.
Впереди Рене мчались одиннадцать машин, я отсчитала глазами девятую. «Почему именно она?» – подумала я, зная, что все равно не пойму. Она вела себя очень уверенно, эта машина, в этом я уже научилась разбираться, в уверенности гонщика. Она шла сразу за второй, прямо дышала ее газами, но даже не пыталась обогнать, заняв место точно в фарватере, не отходя в сторону ни на сантиметр, как будто именно в такой каллиграфии и заключалась цель гонки.
– Хитрый, – сказал Жан-Поль, как обычно, в воздух, не поворачивая головы, и я знала, он говорит об этой, третьей машине, которую так старался догнать Рене. – Хитрый, скотина, смотри, как держит, как на нити, скоро забьет.
Он не успел закончить фразу. На внутреннем повороте тот, о ком он говорил, сорвался с державшей невидимой нити и метнулся к самой кромке, все заняло мгновение, я едва успела заметить. Я видела, как Жан-Поль покачал головой.
– Черт, – только и сказал Андре. И выругался. – Чисто он его.
– Чисто и легко, как зайчика, – отозвался Жан-Поль. – Он так и Клода проглотит.
– Черт, – снова сказал Андре. И снова выругался.
Я, похоже, стала понимать. Рене тоже пытался обогнать следующую машину, он снова раскачивался по всей ширине трассы, та загораживалась задом, но он все же прорвался.
– Давай, – выкрикнула я и сама удивилась, я не любила быть шумной в компании этих двоих.
Рене прорывался, вновь и вновь с диким трудом оставляя позади очередную машину, каждый раз на грани, каждый раз почти переходя ее. Та, которая стала второй, все еще второй и оставалась, но уже было ясно, что это ненадолго, я уже знала этот трюк, уже видела его. Она, было похоже, приклеилась к первой машине, почти касаясь ее, и, если бы не декорация трибун, казалось, что они вообще стоят на месте, так они замерли, не двигаясь, одна относительно другой. Исход гонки был предрешен, оставалось лишь дождаться рывка, который накроет лидера.
Рене «раскачивал» следующую машину, а я подумала, почему у того получается так легко, артистично, как будто игра, шутка, а Рене каждый раз пробивается с кровью, с напряженным риском?
– Почему у него так легко? – я не спрашивала, я сказала, как и они, в пустоту, но все равно глупо сказала, я сама сразу поняла, что глупо.
– Ничего, Жеки, – услышала я почти неразличимое бормотание, – твой Рене тоже ничего. – И мне опять не понравилось ни «твой», ни «тоже ничего», но я ничего не ответила, я смотрела на трассу.
Их отделяло уже всего три машины. Я поняла: задача Рене – не победить, а догнать этого, которому все легко, и их борьба привносила в гонку новую цель, большую, чем победа, потому что привносилось личностное.