Фантазии женщины средних лет - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Тосс cтр.№ 31

Итак, он должен был уметь соблазнять, и я, читая, узнавал, как он это делал, вернее, как это представляли два десятка неслучайных писателя. Случайный человек за тему Дон Жуана не возьмется, а это значит, что и сами писатели, интересуясь вопросом, в нем кое-что понимали.

Я читал месяца два, книг набралось много, сюжеты были разные, литературная форма тоже не совпадала: от фарса до трагедии, да и с точки зрения мастерства выглядело неоднозначно. Но цель поставлена, и я прочитал все, что отобрал. И разгадал секрет обольщения.

Он любил всех своих женщин, мой многоликий Дон Жуан, у него не было цели расчетливо и холодно их соблазнять. Он любил каждую из них, пусть недолго, но искренне и пылко. Для него не существовало прошлого опыта, прошлого успеха, только эта минута, как в первый раз, без памяти, без ума, страстно и зкарко. Именно поэтому, когда он клялся, заверяя и обещая, он не обманывал их, он говорил правду, из самой глубины души. И каждый раз такой подход работал безошибочно именно потому, что не был расчетом, не был заведомо продуман, а являлся частью артистической, пылкой и по своему богатой и одаренной натуры. Он был талантлив, Дон Жуан, талантлив в чувстве, в искреннем, безобманном, которому нельзя было не поверить и на которое нельзя было не ответить. Ведь женщины так отзывчивы на чувство, особенно если оно – любовь к ним.

Итак, подвел я итог, суть соблазнения женщины есть искренняя, пылкая любовь. Я сам был удивлен своим открытием…

Ха, говорю я вслух, Дон Жуан – символ искренней любви? – это неожиданный поворот. Тот, кто это написал, похоже, был идеалистом. Я не раз встречала Дон Жуанов, так что опыт у меня практический, мне не надо изучать книги на эту тему.

Я снова улыбаюсь, вспоминая, как однажды в субботу мне надо было что-то срочно купить в магазине, кажется, кусок ватмана, хотя нет, не ватмана, а специальных, жестких карандашей. Я выскочила на улицу и тут же у подъезда столкнулась с Бобом. С того вечера, когда он уговаривал меня бросить занятия живописью, прошло уже года два, и он изменился, раздался и теперь казался еще более солидным. Я бы и не узнала его, к тому же я спешила, и он первый окликнул меня:

– Жаклин, это вы! Вы что, живете здесь? – он говорил со мной, как со старой приятельницей, и ложбинка над его носом сошлась в смешную складочку.

– Роберт! – удивилась я. – Вот это встреча, на улице, так неожиданно, я вас и не узнала.

Я старалась говорить доброжелательно, но плоско-безразлично, и, конечно, не собиралась отвечать на его дурацкий вопрос – какое ему дело, где я живу.

– А ведь действительно неожиданная встреча. Но и столь же приятная, – повторил он за мной, но в отличие от моего его голос был мягким и вкрадчивым, он как бы стелился, пытаясь протиснуться внутрь меня. Да и весь его пижонский вид являлся, казалось, продолжением этого голоса.

– Да, правда, приятная, – пришлось сказать мне, потому что больше сказать было нечего.

– Так как вы поживаете? – снова задал он вопрос, пытаясь втянуть меня в беседу.

– Спасибо, все в порядке. – Я не хотела поддаваться.

– Как у вас с…

Но тут я перебила его.

– Простите Роберт, – сказала я, стараясь быть вежливой, – но я очень спешу. Мне нужно в магазин. – Я хотела добавить: «за карандашами», но вовремя остановилась, глупо бы звучало.

– Да, – сказал он радостно, и, видимо, от радости над его носом появилась еще одна складочка, теперь уже целых две.

«А он складчатый», – про себя заметила я.

– Мне как раз по дороге, давайте я вас провожу.

Я пожала плечами, мол, пожалуйста, если хотите, мне не жалко.

Мы шли по тихой мостовой, люди на улице в основном молодые, в пузырчатых майках наружу, в широких шортах ниже колен, были разморены неспешной праздностью выходного дня. От общего спокойствия мой шаг, поначалу дерганый и спешащий, вдруг расслабился и теперь уже сам сдерживал движение.

В основном говорил он, я лишь кивала, вставляя ничего не значащие междометия, впрочем, его это не смущало, голос его тронулся еще более влажной дымкой, как будто в нем присутствовало постоянное, немного усталое понимание. Он говорил что-то о себе, но слова его, тоже пропитанные маслянистой влагой, не очень задерживались в моей отвлеченной голове. И только когда слово «одиночество» все же пробило мою рассеянность, я, даже не зная, о чем он, все же прислушалась.

– Знаете, Жаклин. – Я подняла голову и посмотрела на него. – Я всегда боялся образа жизни традиционной семьи.

Так как я прослушала, о чем он говорил раньше, то удивилась откровенности.

– Правда. Меня всегда пугала размеренность семейного быта. Каждый день одно и то же: работа, заботы дома, если и развлечения, то телевизор или ресторан по выходным. Знаете, для меня это устрашающая картина.

Я пожала плечами, не хватало еще обсуждать с ним перипетии семейной жизни.

– Знаете, что я заметил? – он даже замедлил шаг. – Телевизор или взятые напрокат фильмы по вечерам являются признаком одиночества. Более того, компьютеры с их электронной коммуникацией, даже автомобили, когда людей видишь только через окна других автомобилей, все это признаки одиночества.

– Не знаю, я почти не смотрю телевизор, – все же отре-агиривала я, – у меня слишком много дел.

– Да, это хорошо. А вот мне постоянно приходится придумывать, чем бы себя занять. – Его голос сразу стал тише, печальнее, я даже улыбнулась.

– Так женитесь, заведите детей, вот и займете себя. – Лучшего совета я и не могла дать.

– Я был женат. Но я ведь вам говорил, что меня удручает монотонность семейной жизни. Хотя сейчас я бы все воспринимал, возможно, по-другому. Я ведь женился совсем молодым, а с возрастом перспектива меняется. Знаете, я недавно нашел простое, но, думаю, справедливое сравнение. Прежде я относился к женщине как к кинофильму: ну, сколько раз можно посмотреть даже хороший фильм? Ну, два-три.

Я усмехнулась. Сравнение отдавало пошлостью, да и намек на залихватское прошлое был тоже грубоватый.

– Так вы бабник, Роберт? – не удержалась я, даже не скрывая иронии.

– Ну, если и бабник, то в прошлом. Да и не так чтобы бабник, хотя, – он кокетливо помялся, – я нравился женщинам. А с возрастом, – продолжил он, опять не заметив моей усмешки, – отношение к женщине изменилось. Стало больше сравнимо с отношением к музыке.

«О, Господи, – подумала я, – это даже хуже, чем про кино».

– Ведь чем дольше слушаешь одну и ту же мелодию, тем она больше нравится. Каждый раз открываешь ее заново, каждый раз находишь новые повороты, спрятанное чувство, смысл.

Его голос, задушевный, рассчитанный на понимание, на сочувствие, вдруг развеселил меня. «Ведь с сочувствия все и начинается», – улыбнулась я про себя.

– Ну, – я игриво стрельнула уголками глаз, – и какой же мелодией звучу я?