Фантазии женщины средних лет - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Тосс cтр.№ 110

– Ну, пошли, – повторил он и двинулся к выходу.

Они шли по набережной, порой раскланиваясь со встречными, один высокий, размашистый; он скорее отталкивался тростью, чем опирался на нее. В нем чувствовалась ухоженная солидность, даже значительность, но также и природное безразличие, так и неистребившееся за годы. Другой, пониже и пошире, почти не поспевал за ним, ему приходилось все время подстраивать шаг. Но даже спешка не могла скрыть в нем элегантности закоренелого щеголя.

– Я должен пояснить нечто прежде, чем ты увидишь картину, – сказал Огюст.

– Да, да. – Рицхе еще более оживился.

– Я не знаю, помнишь ли ты, Август, но однажды я сказал тебе, что писал свои лучшие картины, когда меня бросали женщины. Я часто влюблялся, я был влюбчивым, – Огюст усмехнулся, – и переживал и, чтобы забыться, бросался к мольберту. В эти моменты я видел свою боль настолько зримо, что если мне удавалось ее «ухватить» и перенести на холст, то картина превосходила мой дар и мое мастерство.

– Да, я помню. Я об этом писал в книге, ты ведь читал.

– Так получилось и с этой картиной.

– С тобой произошла любовная трагедия? Тебя бросила женщина? – Рицхе снова прибавил шаг, он хотел заглянуть Марку в лицо.

– Нет, не женщина, – ответил Огюст.

– А кто же?

– Посмотри сначала картину.

Они вошли в дом, в котором Силены снимали первый этаж, чистый, со вкусом обставленный, с хорошей мебелью. Огюст повел Рицхе в дальнюю комнату. Тяжелые шторы полностью прикрывали окна, пытаясь удержать рвущийся, играющий свет улицы, растворяя его в себе, превращая в пыльцу. Огюст зажег лампу из тяжелого свинцового стекла.

– Она не требует много света.

– Ты имеешь в виду картину? – Рицхе оглянулся, он ничего не видел.

– Она все равно съедает весь свет.

Огюст подошел к высокому стулу с наброшенной на спинку шалью и одним движением, слишком легким для своего грузного тела, сорвал ее. В глазах Рицхе все исчезло.

– Я никогда не видел такого. У меня кружится голова. У меня что-то с сердцем. Дай воды.

Он расстегнул верхнюю пуговицу жилета, а потом осел, он упал бы, если бы рядом не стоял стул.

Огюст подал ему бутылку с минеральной водой. Он переводил взгляд с Рицхе на картину, потом снова на Рицхе.

– Что ты чувствуешь? – спросил он, когда тот, тяжело дыша, наконец поймал дыхание.

– Она забирает из меня. Пьет меня. В картине не может быть такой силы. Я никогда не видел, так не бывает.

– Я так и думал, – сказал Огюст.

– Как ты можешь смотреть? – Подбородок Рицхе трясся, лицо побледнело, он держал руку на сердце, продолжая бормотать. – Закрой, пожалуйста закрой, – расслышал Огюст и занавесил картину.

Прошло несколько минут, и Рицхе отдышался, он уже сидел на диване в другой комнате, светлой, почти прозрачной, он никак не ног вспомнить, как попал сюда.

– Что со мной произошло? – спросил он. – Это все картина, что в ней? Она вбирает в себя. Как такое может быть? Я не понимаю.

– Я уже говорил тебе, что научился через картины избавляться от потерь. Я мог освободиться от женщины, от своей любви к нем. А здесь меня бросало творчество. Оно сочилось из меня, медленно, по каплям, истекало каждую секунду, час, день, особенно по ночам, каждый раз, когда я становился к мольберту. И оно все вышло, оно все в этой картине.

Помнишь, ты говорил, что балапса не существует? Так его действительно нет. Я просто не понял тогда. А та роковая форма, которая мучила меня и которая и есть теперь эта картина, она подсказывала, она последняя пыталась предостеречь. Что баланса нет! Что творчество не прощает! Это и было пророчество. Но я не понял, и, знаешь, каков результат?

Рицхе ничего не сказал, лишь вопросительно посмотрел.

– Марк Штамм умер тогда, упав с моста. А потом стало поздно.

– Все же это не совсем так. Ты создал ее. Лучшее, что когда-либо создавалось.

– Это потому, что ничего пе покидало меня с такой болью, как творчество, мой дар, мой талант – назови, как хочешь. Впрочем, говорят, что, когда человека оставляет жизнь, ему тоже невероятно больно. Никто, конечно, не знает, но я верю. Знаешь, как я ее назвал?

– Знаю, – сказал Рицхе. – Пустота.

– Пустота, – повторил Огюст, – которая только и может быть бесконечной. И только вбирать в себя. Хочешь выпить?

– Да, пожалуй. Можно будет еще раз взглянуть, потом, после?

– Ты так можешь привыкнуть. Я тоже привык.

– Да, да. Ты не нальешь еще коньяка?

Утро проснулось раньше меня, но ненамного, я его скоро нагнала. Я еще лежу, но уже понимаю, что от непогоды не осталось и следа. А вчера казалось, что печальный, мелко моросящий дождь останется навсегда. Так казалось, но вот, утро, и о дожде забыто, и властвует солнце, оно не тиранит, а управляет мудро, терпеливо.

«Пора вставать», – говорю я себе, я и так скомкала весь вчерашний день. Теперь пора нагонять упущенное, все оставить на потом: чай, завтрак, даже душ – сейчас умыться и в лес, именно с леса необходимо начать это утро. Я все же забегаю на кухню отхлебнуть вчерашнего недопитого чая, кружка с вечера стоит на столе, и чай в ней почерневшии, с синеватой поволокой, как и полагается всему старому, сморщенному. А затем я ныряю за дверь, она податливо распахивается, и я зажмуриваюсь, я за вчерашний день отвыкла от яркого света.

Мне надо привыкнуть к яркости, она повсюду, вот она мелькает в еще не опавшей листве, вот расслоила на прожилки ветви в кронах, а теперь спрыгнула на траву и перекатилась на щербатые доски крыльца, отражаясь от незнакомого предмета прямо у моих ног. Я нагибаюсь и беру в руки большой почтовый пакет.

«Смотри-ка, почта пришла», – говорю я вслух. Целый месяц ни письма, ни газеты, а тут огромный пакет, я взвешиваю в руке, тяжелый к тому нее. Я верчу его и так и этак, адрес указан правильно, но имя не мое, вернее, имени нет вообще, только две буквы, обе заглавные, М.Д., наверное, инициалы, но не мои. Да и как они могут быть моими? – думаю я. Видимо, пакет предназначен хозяевам и доставили его вчера, а я не заметила, я ведь вчера вообще не выходила из дому.

Ну и что мне делать с этим пакетом? Конечно, он адресован не мне, но кроме меня здесь никто не живет, да и долго еще не будет. А вдруг в нем что-нибудь важное, я могла бы передать в агентство, через которое сняла дом, а они – его владельцу Я пытаюсь вскрыть конверт, но он не поддается, он из специального прорезиненного картона, я даже кряхчу от натуги. Нет, надо вернуться в дом, и я возвращаюсь и иду на кухню за ножом Я стараюсь просунуть его внутрь, под сгиб, чтобы удобнее…

Надеюсь, в нем не бомба, думаю я, надеюсь, он не взорвется И вдруг грохот, я, зажмурившись, сжавшись, отлетаю к стенке, в одной руке зажат нож, в другой – прорванный пакет. Господи, что же это я так пугаюсь?! Как все-таки истрепаны мои нервы?! Я еще стою минуту, приходя в себя от неожиданности, и лишь потом подхожу: на полу лежат две книги, я нагибаюсь – надо же, книги – а сколько грохота. Я верчу их в руках; ни названий, ни имен авторов я не знаю, но это как раз не странно. Странно то, что это книги, и так неожиданно, и именно сегодня Я беру одну и машинально иду на веранду, мне надо убедиться, что нет ничего необычного ни в посылке, ни в книгах. Я сажусь в кресло, прищуриваюсь, здесь тоже ярко, может быть, меньше бликов, все нее лес сродни бликам, зато океан ближе к отражению.