Детские шалости - читать онлайн книгу. Автор: Генри Саттон cтр.№ 47

Марк смотрит на Лили, он все еще в бешенстве от разговора с Ким, в бешенстве на Ким, вспоминает, что не спросил, почему на этот раз она не побеспокоилась отвезти Лили на Ливерпуль-стрит и не посадила ее на нужный поезд — и имеет ли она хоть какое-то представление о том, чем Лили занималась в Лондоне, потому что ему самому она так ничего и не рассказала. И как так может быть, что Лили уже ездила в Лондон в одиночку — ведь именно так она и заявила? — он питает отвращение к Лондону, он уверен, что там только наркоманы и иностранцы. Также он должен был спросить у Ким, почему она считает, что способна быть нормальной матерью для своей дочери. Что дало ей право воспитывать Лили, взять на себя ответственность за будущее его дочери. Бесконечно обижать ее.

Однако у него тяжелое, тошнотворное чувство, что всегда будет именно так. Он всегда был в бешенстве на Ким, и он всегда беспокоился о Лили и о том, нормально ли за ней следят. Но он никак не сможет на это повлиять, потому что не в состоянии с этим справиться, потому что знает — Николь не хочет, чтобы Лили стала слишком от них зависеть. Она определенно не хочет, чтобы Лили переезжала к ним, и убеждена, что именно это Лили и запланировала, если брать в расчет то количество барахла, которое она упихала в свою сумку. Хотя Марк знает, что это вина не только Николь. И вот Рождество, и он стоит с Лили в гостиной, и она стыдливо от него отворачивается — как будто единственный раз в жизни она сказала то, чего ей не следовало говорить — а Николь и Джемма сидят на коленях под рождественской елкой, разбирают подарки, раскладывая их в отдельные кучки, шутливо соревнуясь между собой, и он осознает, что если дело дойдет до решения вопроса о том, куда девать Лили, ему будет просто нечего сказать. Он оказался слишком большим рохлей, чтобы суметь взять на себя ответственность за будущее своей дочери.

Меньше чем год назад он был совершенно счастлив. Фактически до самой Пасхи, до самого звонка от Ким, все, казалось, идет своим путем. Его жизнь была настолько хороша, гораздо лучше, чем он когда-либо смел надеяться — в домике на полдороге к вершине холма, в их маленьком райском уголке — а теперь он чувствует себя несчастным, и захваченным врасплох, и снова полон убийственных сомнений в самом себе. На Рождество и всегда-всегда.

Он сыт этим по горло, он словно выжатый лимон, он чувствует себя так же, как и тогда, когда провел первое Рождество с мамой и Лоуренсом, в драгоценном доме Лоуренса, где ни до чего нельзя было дотронуться, не дай бог не оставить грязных пятен, не дай бог ничего не сломать. Только они втроем, Лоуренс, его мама и он сам, и уж точно без Робби (от которого, понимает Марк, он ничего не услышит до следующего Рождества, если, конечно, тот не проиграл свою битву со СПИДом или с отцом, хотя он никогда серьезно не думал, что такое вообще возможно), они притворялись, что это обычное Рождество, притворялись, что они втроем бесчисленное количество раз справляли Рождество вместе. Что это самая естественная вещь в мире.

С ними даже не было сопливых сыновей Лоуренса, которые выводили Марка из себя, и девчонки, которая терроризировала его, а затем, конечно, они в конце концов трахались — в ее комнате, на ее собственной односпальной кровати, как произошло в один субботний вечер, когда все остальные отправились в город за покупками. Так что какое-то время он ее имел, по крайней мере в их редкие встречи, спекулируя на том, что ей он представлялся крутым, опытным и сущим жеребцом, как и то, что он был до смерти, блядь, великолепен, конечно. «Ты мужчина, Марк, — сказала она ему как-то раз. — И это мне в тебе нравится. Тот факт, что ты всегда, черт возьми, предельно прям в отношениях с людьми и не порешь никакой галиматьи».

И хотя ему казалось это неким подвигом — то, что он завалил свою сводную сестру, изгрязнил, если не лишил девственности, драгоценнейшую дочурку Лоуренса — и таким образом совершил акт мести за то, что эта его сводная сестра так ему сопротивлялась — ничего не было сравнимо с тем, что он ощущал, когда разводил огонь в спальне своей мамы и Лоуренса. Это было самым сильным переживанием детства. Круче, чем угон любой машины, круче, чем взлом любого дома. Круче, чем потеря девственности с грудастой Гейл на Чапел Филд Гарденс. В сто раз круче. Плюс ко всему он почти что сумел выйти сухим из воды.

— Она всегда ведет себя отвратительно, если поблизости околачивается Дэйв, — говорит Лили, теперь она стоит на лестнице, держась за перила, готовая в любой момент, думает Марк, сбежать в свою комнату. — Они сидят вдвоем и целый день бухают, — говорит она, ее пронзительный голос начинает дрожать, — она поднимает задницу только чтобы накормить чертова Зака или чтобы пойти наверх перепихнуться. Я не знаю, зачем Дэйву понадобилось возвращаться. Он отвратителен. Когда он не пытается выебать маму, он пристает ко мне, ага? И она позволяет ему это делать. Она никогда не говорит ему, чтобы он оставил меня в покое. Она меня не любит. Как она могла бы позволить Дэйву творить со мной эти вещи его грязными руками, его вонючим хуем, прямо у нее на глазах? Джейку и Сину повезло, они уехали, вот так, а я должна жить там, и мне некуда оттуда убраться. Никто меня не хочет. Никто не любит.

Лили исчезает из виду, бежит вверх по лестнице, и ее шаги звучат так громко, что это удивительно, думает Марк, это невозможно для такого легкого человека, а затем он выкрикивает:

— Я люблю тебя! Я люблю тебя, Лили. Твой папа тебя любит!

Это получается нечаянно, это вырывается так, как несдерживаемая рвота (он всегда блевал как дитя, когда отхлебнул слишком много пива, когда затянулся косяком, в тот момент, когда его папа в последний раз за собой захлопнул дверь в гостиную — после этого он заблевал весь ковер, ботинки и свои лучшие брюки от Barton), но он не бежит вслед за ней по лестнице, а когда он оборачивается и смотрит на Николь и Джемму, по-прежнему сидящих на полу, с грудой неразвернутых подарков (и в груде подарков для Джеммы явно не прослеживается компьютера, потому что ему удалось убедить Николь, что будет несправедливо дарить Джемме такой дорогой подарок на глазах у Лили, потому что они решили, что самой Лили подарят только CD и шляпу, что они могут подарить Джемме компьютер на ее следующий день рождения, кроме того, он не смог найти Даррена), раскрасневшихся от тепла камина, Николь — чуть больше, чем Джемма, застарелое похмелье дало о себе знать, и они нарочно ничего не говорят, не хотят прийти ему на помощь, не желают вмешиваться, и от этого молчания ему еще больше становится неловко за то, что именно он стал объектом последней публичной тирады Лили, она обращалась именно к нему, и ему неловко от того, что он заорал, так и есть, он закричал, что любит ее. На глазах у своей жены и дочери, своей спокойной, сдержанной, благоразумнейшей жены (не то чтобы он считал, что вчера она вела себя нормально, когда вдруг стала такой шаловливой и захотела, чтобы он трахнул ее так же, как трахал Ким, захотела, чтобы он сделал это без Durex Avanti, несмотря на то, что после поездки на Майорку она так и не начала снова принимать противозачаточные пилюли — значило ли это, что у нее нет никаких интрижек на стороне? — размышляет он) и дочери, с которой они вместе живут в одном доме, его великолепная, его драгоценная, его единственная и неповторимая маленькая Джем.