Но дальнейшее уже не интересовало Маргариту. Прицелившись,
чтобы не задеть за какой-нибудь провод, она покрепче сжала щетку и в мгновение
оказалась выше злополучного дома. Переулок под нею покосился набок и провалился
вниз. Вместо него одного под ногами у Маргариты возникло скопище крыш, под
углами перерезанное сверкающими дорожками. Все оно неожиданно поехало в
сторону, и цепочки огней смазались и слились.
Маргарита сделала еще один рывок, и тогда все скопище крыш
провалилось под землю, а вместо него появилось внизу озеро дрожащих
электрических огней, и это озеро внезапно поднялось вертикально, а затем
появилось над головой у Маргариты, а под ногами блеснула луна. Поняв, что она
перевернулась, Маргарита приняла нормальное положение и, обернувшись, увидела,
что и озера уже нет, а что там, сзади за нею, осталось только розовое зарево на
горизонте. И оно исчезло через секунду, и Маргарита увидела, что она наедине с
летящей над нею слева луною. Волосы Маргариты давно уже стояли копной, а лунный
свет со свистом омывал ее тело. По тому, как внизу два ряда редких огней
слились в две непрерывные огненные черты, по тому, как быстро они пропали
сзади, Маргарита догадалась, что она летит с чудовищною скоростью, и поразилась
тому, что она не задыхается.
По прошествии нескольких секунд далеко внизу, в земной
черноте, вспыхнуло новое озеро электрического света и подвалилось под ноги
летящей, но тут же завертелось винтом и провалилось в землю. Еще несколько
секунд – такое же точно явление.
– Города! Города! – прокричала Маргарита.
После этого раза два или три она видела под собой тускло
отсвечивающие какие-то сабли, лежащие в открытых черных футлярах, и сообразила,
что это реки.
Повернув голову вверх и налево, летящая любовалась тем, что
луна несется под нею, как сумасшедшая, обратно в Москву и в то же время
странным образом стоит на месте, так что отчетливо виден на ней какой-то
загадочный, темный – не то дракон, не то конек-горбунок, острой мордой
обращенный к покинутому городу.
Тут Маргаритой овладела мысль, что, по сути дела, она зря
столь исступленно гонит щетку. Что она лишает себя возможности что-либо как
следует рассмотреть, как следует упиться полетом. Ей что-то подсказывало, что
там, куда она летит, ее подождут и что незачем ей скучать от такой безумной
быстроты и высоты.
Маргарита наклонила щетку щетиной вперед, так что хвост ее
поднялся кверху, и, очень замедлив ход, пошла к самой земле. И это скольжение,
как на воздушных салазках, вниз принесло ей наибольшее наслаждение. Земля
поднялась к ней, и в бесформенной до этого черной гуще ее обозначились ее тайны
и прелести во время лунной ночи. Земля шла к ней, и Маргариту уже обдавало
запахом зеленеющих лесов. Маргарита летела над самыми туманами росистого луга,
потом над прудом. Под Маргаритой хором пели лягушки, а где-то вдали, почему-то
очень волнуя сердце, шумел поезд. Маргарита вскоре увидела его. Он полз
медленно, как гусеница, сыпя в воздух искры. Обогнав его, Маргарита прошла еще
над одним водным зеркалом, в котором проплыла под ногами вторая луна, еще более
снизилась и пошла, чуть-чуть не задевая ногами верхушки огромных сосен.
Тяжкий шум вспарываемого воздуха послышался сзади и стал
настигать Маргариту. Постепенно к этому шуму чего-то летящего, как снаряд,
присоединился слышимый на много верст женский хохот. Маргарита оглянулась и
увидела, что ее догоняет какой-то сложный темный предмет. Настигая Маргариту,
он все более обозначался, стало видно, что кто-то летит верхом. А наконец он и
совсем обозначился. Замедляя ход, Маргариту догнала Наташа.
Она, совершенно нагая, с летящими по воздуху растрепанными
волосами, летела верхом на толстом борове, зажимавшем в передних копытцах
портфель, а задними ожесточенно молотящем воздух. Изредка поблескивающее в
луне, а потом потухающее пенсне, свалившееся с носа, летело рядом с боровом на
шнуре, а шляпа то и дело наезжала борову на глаза. Хорошенько всмотревшись,
Маргарита узнала в борове Николая Ивановича, и тогда хохот ее загремел над
лесом, смешавшись с хохотом Наташи.
– Наташка! – пронзительно закричала Маргарита, – ты
намазалась кремом?
– Душенька! – будя своими воплями заснувший сосновый лес,
отвечала Наташа, – королева моя французская, ведь я и ему намазала лысину, и
ему!
– Принцесса! – плаксиво проорал боров, галопом неся
всадницу.
– Душенька! Маргарита Николаевна! – кричала Наташа, скача
рядом с Маргаритой, – сознаюсь, взяла крем. Ведь и мы хотим жить и летать!
Прости меня, повелительница, а я не вернусь, нипочем не вернусь! Ах, хорошо,
Маргарита Николаевна! Предложение мне делал, – Наташа стала тыкать пальцем в
шею сконфуженно пыхтящего борова, – предложение! Ты как меня называл, а? –
кричала она, наклонясь к уху борова.
– Богиня, – завывал тот, – не могу я так быстро лететь. Я
бумаги могу важные растерять. Наталья Прокофьевна, я протестую.
– Да ну тебя к черту с твоими бумагами! – дерзко хохоча,
кричала Наташа.
– Что вы, Наталья Прокофьевна! Нас услышит кто-нибудь! –
моляще орал боров.
Летя галопом рядом с Маргаритой, Наташа с хохотом
рассказывала ей о том, что произошло в особняке после того, как Маргарита
Николаевна улетела через ворота.
Наташа созналась в том, что, не прикоснувшись более ни к
каким подаренным вещам, она сбросила с себя одежду и кинулась к крему и
немедленно им намазалась. И с нею произошло то же, что с ее хозяйкой. В то
время, как Наташа, хохоча от радости, упивалась перед зеркалом своею волшебною
красой, дверь открылась, и перед Наташей явился Николай Иванович. Он был
взволнован, в руках он держал сорочку Маргариты Николаевны и собственную свою
шляпу и портфель. Увидев Наташу, Николай Иванович обомлел. Несколько
справившись с собою, весь красный как рак, он объявил, что счел долгом поднять
рубашечку, лично принести ее...
– Что говорил, негодяй! – визжала и хохотала Наташа, – что
говорил, на что сманивал! Какие деньги сулил. Говорил, что Клавдия Петровна
ничего не узнает. Что, скажешь, вру? – кричала Наташа борову, и тот только
сконфуженно отворачивал морду.
Расшалившись в спальне, Наташа мазнула кремом Николая
Ивановича и сама оторопела от удивления. Лицо почтенного нижнего жильца свело в
пятачок, а руки и ноги оказались с копытцами. Глянув на себя в зеркало, Николай
Иванович отчаянно и дико завыл, но было уже поздно. Через несколько секунд он,
оседланный, летел куда-то к черту из Москвы, рыдая от горя.