— Короче, Владимир Иванович, — прервала художника
Громова, сняв очки и положив их на стол, — по вашему темпераментному
рассказу я поняла, что вы покойную не любили.
— Ну вы делаете слишком поспешные выводы! —
вскричал Пятаков. — В нашей среде, среде художников, коллекционеров
живописи, искусствоведов — да, я думаю, и в любой другой профессиональной
среде, — все говорят друг о друге плохо, злопыхательство — совершенно
нормальный способ оценки своих коллег. Тем более учитывая Аделаидин трудный
характер… Но все же у нас с ней отношения были лучше многих, вы можете спросить
кого угодно…
Да уж не беспокойтесь, спрошу, — пообещала Анна
Николаевна, — и уже спрашивала. И мне рассказали, что в последнее время
Аделаида Верченых к вам благоволила, — пригласила вас на свой последний
вернисаж, а он был для очень узкого круга.
— Да, — неохотно ответил Пятаков, — и на
инсталляцию. А она тоже была только для избранных. Вы не представляете, сколько
у меня сразу появилось завистников!
— Кстати о завистниках, — задумчиво протянула
Громова. — Вы не могли бы сказать, кто конкретно мог желать вам зла или
причинить вам неприятности?
— Желать мне зла? — Художник оторопело уставился
на свою собеседницу. — А что такое? Меня кто-то оклеветал?
— Возможно, что и так, мы проверяем. Так все же какие
отношения у вас были с Аделаидой Самсоновной?
— Обычные, — угрюмо сказал Пятаков.
— Да? А мне рассказали, что буквально накануне вы с
покойной крупно поспорили, — выбросила Громова из рукава козырной
туз. — И о чем, интересно?
— Разве те, кто вам рассказал про наш спор, не слышали,
о чем он был? — съязвил Пятаков. — Я оказался прав, Аделаида
благоволила ко мне не просто так, она хотела иметь какие-то дела с моей женой,
жена уже два года живет за границей…
В Германии, мне это известно, — вставила Громова и,
видя, что Владимир Иванович неприязненно на нее покосился и замолчал,
подстегнула его: — Ну-ну, дальше.
— Дальше и говорить нечего, я отказался наотрез.
Аделаида же не любила, когда ей перечат, вот мы и расстались, недовольные друг
другом.
— Это было за два дня до ее убийства?
— Зачем вы спрашиваете, если сами все знаете! —
разозлился Пятаков.
— Однако после разговора с Аделаидой вы тем не менее
звонили жене в Гамбург, и не один раз.
— Имею право!
— Разумеется, но, учитывая то, что до этого вы не
звонили ей больше года и она вам тоже, это выглядит странно.
— Послушайте, я что, у вас подозреваемый номер один,
раз проверяются мои телефонные разговоры. Может, и телефон поставлен на
прослушивание?!
— Телефон ваш никто не прослушивает, но вы можете мне
сказать, зачем звонили жене?
— Это никак не связано с убийством Аделаиды, и отвечать
на такой вопрос я не буду, — твердо сказал Пятаков.
— Ну что ж, тогда скажите мне, уважаемый Владимир
Иванович: в последнее время у вас не пропадали какие-либо вещи?
Пятаков рассеянно пожал плечами:
— Честно говоря, не могу припомнить.
Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся, — зловеще
протянула Громова. — А пока, может быть, вы мне расскажете, как обстояли у
Верченых дела с противоположным полом?
— С мужчинами? Уж простите, но сплетни мне
пересказывать неохота!
— Владимир Иванович, не забывайте, что вы находитесь с
кабинете следователя. Если вам задают вопрос, то на него нужно отвечать, тем
самым оказывая помощь следствию. И я вовсе не призываю вас пересказывать
сплетни, я только прошу рассказать, что вам лично известно.
— Что может быть мне лично известно? Только с чужих
слов. — Пятаков заметил, что Громова недоверчиво сощурилась, и
разозлился. — Все знали, что Аделаида к молодым художникам неравнодушна,
она этого и не скрывала. Вечно то одного, то другого в гости зовет — картины
посмотреть, об искусстве поговорить и так далее… Вечеринки у нее часто бывали.
И всегда — гости расходятся, а какое-нибудь молодое дарование она под
благовидным предлогом задержит… но про это вам лучше спросить дам из галереи,
они вам все в подробностях доложат. — В голосе Пятакова появились
саркастические нотки.
— А вы, Владимир Иванович, простите за нескромный
вопрос, никогда… под благовидным предлогом, как вы только что изволили
выразиться, не оставались?
Послушайте, — Пятаков сделал огромное усилие, чтобы не
сорваться и не нахамить противной следователыпе, — заявляю вам совершенно
официально, что я не только не имел с покойной Аделаидой никаких личных дел, но
и никогда не был в ее квартире. Не понимаю, как вам это могло прийти в голову.
— Вы же сами только что говорили про молодые дарования…
— посмеивалась Громова.
— Ну, знаете, — Пятаков обиделся, — я человек
несколько устаревших моральных принципов, потом я уже не молодое дарование… И в
конце концов, почему вас так интересует моральный облик покойной? Она была,
прямо скажем, не юная девушка, за которой нужно присматривать, и совершенно
свободна — зачем же так копаться в ее личной жизни?
Владимир Иванович! — Громова остановила его, даже
повысив голос, чего обычно избегала. — Давайте договоримся: вопросы здесь
задаю я. Но в виде исключения я объясню вам свой интерес к личной жизни
покойной. Дело в том, что убийца Аделаиды Верченых инсценировал ограбление. Все
ящики столов и шкафов вытащены и опустошены, деньги и драгоценности исчезли, а,
по словам свидетелей, покойная держала дома кое-какие суммы в валюте и золотые
украшения. Но во-первых, признаки ограбления слишком очевидны, я им не верю,
они созданы напоказ, преступник как бы говорит нам: посмотрите, перед вами
типичное, классическое ограбление. А во-вторых, присутствуют признаки того, что
у покойной был гость, с которым она была хорошо знакома. По-видимому, они пили
кофе и спиртное. Убийца постарался скрыть следы такого времяпрепровождения, но
сделал это неумело: он вымыл чашки и рюмки, но не так, как это делала сама
хозяйка. На всей ее посуде имеются следы жидкости для мыться посуды «Фери», а
две чашки и две рюмки вымыты наспех просто горячей водой и стоят на сушилке
чуть в стороне от остальной посуды. Кроме того, в баре покойной довольно много
бутылок со спиртным и на всех бутылках имеются отпечатки пальцев, — на
каждой бутылке отпечатки самой Аделаиды Самсоновны, на многих — отпечатки
других людей. Это нормально: люди наливали себе напитки и оставляли отпечатки
на бутылках. И только на одной бутылке с армянским коньяком «Наири» нет никаких
отпечатков. Совершенно никаких. А бутылка наполовину выпита. Значит, ее брали в
руки, и не раз. Почему же нет отпечатков? Потому что их стерли. Следовательно,
именно из этой бутылки в вечер своей смерти пила коньяк Аделаида Самсоновна
Верченых с тем неизвестным, кто позднее ее убил… Должна вам сказать, что
отпечатки пальцев тщательно стерты и с других предметов, на которых они были
наверняка: с дверных ручек, например, и на входной двери, и на двери ванной. Но
отсутствие отпечатков пальцев в этих местах не так много говорит нам, как
отсутствие отпечатков на бутылке: любой грабитель точно так же стер бы их.