Но куда денешься от этого саднящего стыда, глядя на
беззаботно кривлявшегося паяца и живой манекен за его спиной, что-то там
шамкавший не в такт мимике...
– Ужас, правда? – весело спросила Кристина. –
Честное слово, мне их жалко.
– Кого?
– Русских.
– Почему? – как мог беззаботнее спросил Мазур.
– Несчастный народ. Терпеть над собой такое вот... Я
политикой мало интересуюсь, но их, наверное, следовало бы завоевать только ради
того, чтобы избавить от этих старых клоунов...
«Это нам следовало бы завоевать эту долбанную страну, –
сердито подумал Мазур. – Поскольку погрязла в самом неприкрытом разврате:
банановая республика, американские марионетки, а меж тем в средней руки кабаке
красуется цветной ящик, который не у всякого секретаря обкома сыщется. И любой
– любой, вроде меня! – может в пять минут за смешные деньги снять
отдельный домик с садиком, пусть и крохотным, и жить там с девушкой, не
предъявляя никому ни паспорта со штампом о браке, ни прописки. Форменный
разврат, нет на них единственно верного учения, нет на них парткомов,
женсоветов, вечерних университетов марксизма-ленинизма и определяющего года
решающей пятилетки...»
– Что с тобой? – спросила Кристина. – У тебя
лицо сделалось... старое. Хорошо хоть, на миг.
Как мог естественнее Мазур ответил:
– Представил, что мог бы стать таким вот... – и кивнул
на огромный цветной экран.
Она поежилась:
– Действительно, ужас... Нет уж, предпочитаю погибнуть в
расцвете лет. Неожиданно, как от молнии. Идешь по улице – а по тебе вдруг
шарахнут из пулемета... И ничего не успеваешь понять. Здорово, верно?
«Дура, – подумал Мазур мрачно. – Салажка.
Вообще-то в этом есть своя сермяжная правда, но вот насчет того, что это
здорово – сильно сомневаюсь. Просто-напросто ни по тебе, ни по твоим друзьям и
знакомым, ручаться можно, в жизни не лупили из пулемета. А это, между прочим,
процесс не из приятных...»
– Здорово, – поддакнул он механически. –
А еще лучше – атомной бомбой по макушке, чтобы уж наверняка... тебе здесь
еще не прискучило?
– А что? – ответила она прямым, откровенным
взглядом. – У тебя возникли идеи получше?
– Сам не знаю, как их назвать, – сказал Мазур. –
Идея у меня проста: расплатиться с этим предупредительным юношей в белом,
поймать такси и ехать домой, дама против?
– Дама не против, – медленно сказала Кристина. – У
нее есть одно уточнение: она была бы не прочь сначала погулять по ночным
улицам, согласно классическим канонам... Традиции ради. А то очень уж
современно получается...
– Как пожелает дама, – сказал Мазур, жестом подзывая
официанта.
Он надеялся, что романтичная прогулка по ночным улицам в
стиле робких пионерских ухаживаний надолго не затянется – Кристина как-никак
была из соблазняемых, а не совращаемых. Так оно и оказалось: уже через четверть
часа они сидели в такси, а еще через столько же оказались в домике, где Мазур
очень быстро убедился, что двадцатый век берет свое, и развесистое
генеалогическое древо ничуть не мешает девушке из благородного рода быть
раскованной и изобретательной, да вдобавок жарким захлебывающимся шепотом
преподносить порой на ушко такое, отчего благородные предки, воспитанные в
незыблемых традициях, могли и вертеться в гробах, как курица на вертеле. Ну, а
неотесанный австралиец от таких реплик только пофыркивал, следую желаниям дамы
– и долгонько им следовал, иногда для разнообразия давая волю своей моряцкой
фантазии. Много времени прошло, прежде чем красотка успокоилась в надежных
объятиях бродяги и авантюриста и надолго там притихла.
Мазур блаженно отдыхал – поскольку тоже был не железный.
Лишь ощутив в стиснутой крепкими объятиями добыче некое шевеление, осведомился
на ушко:
– Ну, и каково это – оказаться во власти разнузданного
бродяги?
– Я бы сказала, неплохо, – все еще чуточку задыхаясь,
созналась очаровательная и разгоряченная добыча.
– Ничего удивительного, – сказал Мазур. –
Скромности ради следует уточнить, что меня считали непревзойденным любовником
во всех портах от Аделаиды до Шанхая...
За каковую похвальбу тут же получил игривую невесомую
пощечину. И сказал:
– Интересно, а как будет по-испански звучать... – и
повторил ей на ухо то, что недавно от нее же и услышал.
– Понятия не имею, – оскорбленным тоном заявила
Кристина. – И вообще, откуда ты взял эту похабщину?
– Одна красотка недавно на ушко шептала.
– Боже, с кем ты только путаешься... В каком-нибудь из
портовых заведений, надо полагать?
– Листал я как-то от скуки книжку одного малого, по фамилии,
кажется, Шукспер, – сказал Мазур. – Замечательная там была фразочка:
«о женщины, вам имя вероломство...»
– Совершено не понимаю, о чем ты.
– Браво, – сказал Мазур. – Следуя этакой логике, я
и сейчас пребываю в полном затмении чувств? В галлюцинациях? Потому что у меня
сейчас устойчивая галлюцинация: усиленно мерещится, что в руках у меня лежит
нагая, как правда, красавица из знатного рода, уходящего корнями...
– Джонни, милый... Могу тебе по секрету сказать, что и сто
лет назад, когда мораль была куда как твердокаменнее, случалось все же, что в
руках у всяких нахалов полеживали красавицы знатных родов. Нагие, как правда и
уходящие корнями. И двести и триста… Это жизнь, ничего тут не поделаешь. Так
что не считай себя Колумбом в данном вопросе...
– Да господи, я ж прекрасно вижу, что ни в каких я смыслах
не Колумб...
– Хам.
– Скорее уж – охальник, – сказал Мазур. –
Интересно, а в испанском есть какое-нибудь словечко вроде «охальника»?
– Масса, – фыркнула Кристина. – Фреско, сильвергуенца,
а применительно в нашей стране – дескарадо...
– Красиво звучит, – сказал Мазур. – Почти как
«идальго». Ничего, если я закурю в постели?
– Только если будешь стряхивать пепел в пепельницу,
аккуратно.
– Клянусь на Библии...
Он с удовольствием выпустил дым, бледным облачком
потянувшийся в распахнутое окно. Стояла тишина, из крохотного садика наплывала
влажная прохлада, соблазненная красавица примолкла, и это было совсем хорошо –
Мазур терпеть не мог, когда партнерши в аккурат после бурного общения начинали
идиотски щебетать, а то и справляться о накале и серьезности чувств.
– Что это ты так выжидательно косишься? – спросила
прильнувшая к нему Кристина.
– Жду.
– Чего?
– Не начнешь ли ты выяснять, как я тебя люблю – просто
крепко или вовсе уж нестерпимо...
– Не дождешься, – сказала она решительно. – Я же
не дура. Прекрасно представляю, сколько у тебя было таких дурочек...