Фаворит - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Пикуль cтр.№ 206

Фальконе задержал шаги на шатких ступенях.

— А вот и ответьте — для чего? — спросил он сверху.

— Преодолевать трудности — не в этом ли смысл жизни? Вы думаете, мне легко? О-о-о, — закатила глаза Екатерина. — Вы все намного счастливее меня, и у вас под рукою постоянно находится молоток, которым и устраняете лишнее в камне.

— А у вас — топор, которым вы рубите лишние головы! — рассвирепел Фальконе. — Так срубите голову Бецкому.

— Этим я славы своей не умножу, но если Бецкой разлагается на вашей дороге, перепрыгните через его труп. Но зачем же уезжать из России в самый канун своего триумфа?

Фальконе, глянув на Колло, остался непреклонен:

— Мы уедем. Не верьте тем, кто скажет вам, будто змею следует убрать из-под копыт Петрова коня: в жизни великих мира сего всегда встречаются гадюки, больно жалящие… Ваше величество позволит мне увезти с собою ваши письма ко мне?

— Берите их, Фальконе: они ведь вам писаны…

Она навестила Панина, больного, лежавшего в постели. Речь завела о дальних странах — Камчатке и островах Алеутских.

— За всеми ворами не уследишь. С ночным воровством бороться проще, ибо оно явное, с дневным — труднее, оно не всегда приметно. Ясно теперь, что прежние карты стран дальневосточных были из Академии похищены. Не по этим ли вот краденым картам англичане теперь у наших берегов рыщут?

— Вас это слишком беспокоит? — спросил Панин.

— Если у нас отнимут Камчатку, нам потом силком их в шею гнать придется. А пушек нет. Гарнизонов тоже… Ладно, — сказала Екатерина, — так что там с баварским курфюрстом?

— Я же докладывал — умер от оспы.

— Сам виноват! Надо было не бояться прививок. Прямо мор какой-то пошел на монархов, и все дохнут от оспы. Надеюсь, Мария-Терезия усмирит своего сына и войны не будет.

— Будет. Как бы и нас в нее не втянули.

…Потемкин переслал Румянцеву приказ — двинуть резервную армию к рубежам Галиции; русские костры оживили печальные долины. Вслед за этим Потемкин распорядился: «Адмиралтейств-коллегии заняться составлением карт наших земель на Востоке дальнем, дабы ни Джеймс Кук, ни кто иные мореплаватели иноземные не приписывали себе открытие тех земель, которые нами, русскими, давно открыты…»

Сейчас многое зависело и от решимости Фридриха II.

Увидев, что сына не унять, а дело зашло далеко, Мария-Терезия простояла на коленях десять часов, падая в обмороки от усталости. Она молилась всенародно — в соборе Вены, взывая, к всевышним силам, чтобы предотвратить страшную войну…

Фридрих II устроил армии смотр в окрестностях Потсдама, верхом на лошадях генералы собрались вместе.

— Вот мы и поседели, друзья мои, — сказал им король. — Понимаю, что вам, как и мне, трудно на старости лет покидать тепло домашних очагов и ласковых внучек, чтобы снова водить полки в кровавые битвы… Мне, сознаюсь, тоже приятнее бы сидеть в Сан-Суси, читая всякую ерунду о себе в газетах. Но тучи над Германией сгустились, пора их рассеять. Россия и Франция поддержат нас… Извините меня, — произнес Фридрих, — я уже немолод и поведу войска не верхом, а в коляске. Впрочем, в бою вы узрите меня в седле — скачущим впереди!

Армия тронулась — на Богемию, на Моравию. Впереди запыленных колонн тарахтела по ухабам коляска, внутри которой, сумрачно озирая мир из-под опущенной на глаза шляпы, ехал король. Мария-Терезия прислала ему письмо: не стыдно ли нам, старикам, рвать на себе волосы, убеленные сединами?

Четырнадцать лет подряд странствовал по Европе обломок былого величия — фаворит императрицы Елизаветы, симпатичный человек Иван Иванович Шувалов, имевший славу покровителя русских ученых, артистов, живописцев; хорошо зная картинные галереи Европы, он помогал Екатерине в подборе живописи для ее Эрмитажа. Бурный всплеск радости раздался при его появлении в столице — всякая поэтическая тварь спешила восславить его приезд на родину. Смолоду воспетый великим Ломоносовым, одряхлевший куртизан попал и в стихи Гаврилы Державина:

Предстатель русских Муз, талантов покровитель,

Любимец их и друг, мой вождь и просветитель…

Потемкин навестил вельможу на Невском в его апартаментах, за которыми стелились фруктовые сады и оранжереи. Светлейший всегда дивился, почему Шувалов отказался от графского титула (что не мешало иностранцам величать его графом: Ивана Ивановича они путали с его дядьями, которые графством гордились). Естественно, память неудачной юности увлекла Потемкина, и, увидев перед собой бывшего своего куратора, он — без тени унижения — опустился перед ним на колени.

— Да за что честь такая, милый ты мой?

— А за то, что изгнали вы меня из вместилища учености. За лень мою гомерическую, за тупоумие превосходное.

— Так за это, князь, в ноги не валятся.

— Видит Бог! — перекрестился Потемкин. — Не я один, недоучка, но и все соклассники мои по гимназии университетской людьми здравыми получились, вечно останусь в долгу перед вами.

— Ну, спасибо, дружок, — поцеловал его Шувалов. — Токмо не меня надо благодарить, а покойного Ломоносова…

— Вознамерен и я новые университеты завести.

— Где же, светлейший?

— Вот Екатеринослав в степях, вот и Нижний на Волге.

— Не рано ли? Екатеринослав, как люди сказывают, еще из мазанок глиняных. И прута нет, чтобы кошку высечь…

Потемкин спросил о смерти Вольтера.

— Если бы мудрец не был на триумфы столь падок да сидел бы у себя в Фернее швейцарском, так и не угас бы в Париже, не снеся бури оваций и тягости венков лавровых… Кстати, — вспомнил Шувалов, — за гробом его шли масоны французские, процессию которых возглавлял метр парижской масонии — наш граф Санька Строганов, приятель государыни давний.

— У него, я слышал, вторая жена — красавица?

— Вторая. Первую-то граф Никита Панин опоил чем-то яко любовницу неверную… Теперь граф Строганов домой едет. Со своей женой-красавицей.

Провожая гостя, Шувалов спросил:

— Чем, светлейший, занимаешься ныне?

— Стеклом. И христианами… крымскими!

Комнаты его были в эти дни завалены грудами архивных списков по истории Причерноморья и Крымского ханства. Рубан уже не справлялся. Немалый штат людей знающих обслуживал Потемкина, готовя доклады по любому вопросу. Григорий Александрович имел золотое правило: любое административное начинание подкреплялось у него исторической справкой, а если ехал в какой-либо город, прежде изучал его прошлое, потом уже велел закладывать лошадей… История была для него матерью современности! Это ему всегда помогало.

Суворов стал из воина дипломатом. Дули зимние ветры, стегали острые дожди. Ногайские шатры, чтобы их не унесло в степи, были обвязаны шнурами из красного шелка. Ногайцы глядели из шатров, как русские солдаты копают рвы, строят шанцы.