Три возраста Окини-сан - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Пикуль cтр.№ 30

— Опять школа твоей мамочки! Полагая, что я развратник, она изгнала из дома Фенечку, но подавила в себе скромность, обучив тебя этим хитростям… Сейчас же все вон — на помойку!

После этой ссоры Ольга Викторовна очутилась в положении, какое в русской литературе было принято называть «интересным». По прошествии срока, определенного природой, она родила первенца — Георгия (Воротниковы звали мальчика Гогой). Коковцев понял, что этот ребенок не станет любимцем матери…

«Самопал» ретиво вспахивал крутую балтийскую волну. Зажав в углу рта папиросу, Коковцев колдовал над курсами, напевая:

Рвутся в цепях контрафорсы -

Это наш прощальный час.

От причалов Гельсингфорса

Провожали дамы нас…

Пусть читатель, мой современник, не думает, будто политические кризисы, волнующие его мирное бытие, ранее случались реже, нежели сейчас… Германия вдруг с небывалым ожесточением вломилась в Африку, колонизируя ее в Того и Камеруне, флот кайзера бросил якоря у берегов Новой Гвинеи, Франция воевала с Китаем из-за Вьетнама (Аннама), Англия деловито и торопливо прибрала к своим рукам Бирму.

Шел дележ мира. Точнее — грабеж его!

Русский флот учащенно маневрировал на морях, торопливо обстреливая полигоны Тронзунда и Бьёрке, чтобы иметь полную боевую готовность. Коковцев, пригнав «Самопал» в Ревель, забирал с береговых складов запасы для команды миноносца: солонину и сухари, пшено и горох, чечевицу и водку, на борт брали бочонок коньяку и ящик египетских папирос для офицеров. Тонкая сталь палубы мелко дрожала от перегрева машин… Теперь, в роли командира, Коковцев уже на самом себе испытал всю горечь салонного отчуждения. Переступив морскую традицию, он, командир, сам же напросился обедать в кают-компании. Просто ему хотелось поговорить, и он — говорил:

— А смешно выглядит Япония, бегущая за Европой с такой завидной скоростью, что позади уже остались гэга и кимоно, догоняющие ее по воздуху… Но самое смешное, господа, уже стало оборачиваться кровавыми слезами для бедных корейцев!

Корейская королева Мин, женщина умная и энергичная, в какой уже раз просила Петербург взять Страну Утренней Свежести под свой протекторат, ибо на китайцев у нее надежды были слабые. Помимо японцев, в Корею лезли и нахальные американцы, без стыда и совести позволявшие себе грабить даже могилы корейских властелинов. Певческий мост испытывал чудовищные колебания: встать на защиту Кореи опасно, ибо за каждым движением России пристально следила Англия, не снимавшая руки с политического пульса.

— Благодарю, господа, что накормили, — сказал Ко ковцев, наговорившись; в открытых иллюминаторах голубино отсвечивала сизая балтийская свежесть; юные мичмана натягивали тужурки, отчаянно скрипящие; Коковцев занял свое место на мостике.

— Однако, — сказал он, — если верить питерским слухам, вопрос о строительстве железной дороги до Владивостока скоро решится. Именно сейчас, когда англичане укрепились в Египте и лезут в Персию, желательно, чтобы наши грузы для Дальнего Востока не зависели от прохождения через Суэцкий канал…

Было прохладное лето 1885 года — русский народ жил в тревоге: война с Англией казалась неизбежной! Наш солдат поднялся на вершины пограничной Кушки (где стоит на часах и поныне), и, конечно, политики Уайтхолла отреагировали на это моментально: британские крейсера снова замелькали на подходах к Владивостоку, их часто видели возле берегов забытой богом Камчатки.

Свежий упругий ветер летел навстречу миноносцу.

— Выходим на дистанцию залпа, — доложил минер.

— Залпируйте, — разрешил Коковцев.

Есть: попадание! Это привело его в благодушное состояние.

Завтра утром развернемся

Мы к погасшим маякам.

Далеко от Гельсингфорса

До прекрасных наших дам…

Поздней осенью Владимир Васильевич перегнал миноносец обратно в Гельсингфорс, где снимал удобную квартирку возле финского сената; здесь его поджидала Ольга, приехавшая недавно.

— А я измотан вконец, — сказал ей Коковцев.

Он с удовольствием погрузилсяяв удобное шведское кресло.

— Как прошли стрельбы, Владя? — спросила жена.

Коковцев молча протянул ей золотые часы. Щелкнул крышкою, на которой Ольга прочитала гравировку: «Лейтенанту В.В.Коковцеву за отличные минные стрельбы в Высочайшем Присутствии Их Императорских Величеств».

— Их? — удивилась Ольга Викторовна.

— Да. — Крышка часов захлопнулась. — Если и дальше пойдет все так, — сказал он, — я раньше срока получу капитана второго ранга.

Далее говорить ему было трудно: в кармане мундира, прожигая его до самого сердца, лежало письмо из Нагасаки от ресторатора Пахомова, сообщавшего, что мальчик, рожденный Окини-сан, подрастает, скоро надо думать о школе, цены в Японии сейчас бешеные, за обязательное учение дерут три шкуры, а бедная и одинокая Окини-сан живет крайне скудно…

Коковцев начал разговор издалека:

— Я встретил на эскадре Дубасова.

— Федора Васильевича?

— Да. Он вернулся из Нагасаки и…

Как ни было тяжело Коковцеву, он все-таки набрался мужества рассказать Ольге все об Окини-сан, не скрыл от жены и того, что в Японии остался мальчик — его сын.

— Прости. Но молчать об этом я тоже не могу…

Странно повела себя Ольга! Не успев огорчиться, она тут же взяла себя в руки, рассуждая с трезвой ясностью:

— Конечно, я всегда догадывалась, что тут не обо шлось одним цирком с попрыгуньей Эммой Чинизелли. Впрочем, ты поступил правильно, что сказал мне об этом. Иноса настолько далека от меня, что мне порой кажется, будто ты любил эту женщину на планете, не доступной для моего понимания… Бог с тобою, я даже не ревную, — великодушно простила она.

Потом делю и сосредоточенно раскуривала дамскую папиросу «Сафо» с золотым наконечником и легла на кушетку.

— Ты хоть знаешь ли, как зовут твоего сына?

— Иитиро.

— Что значит Иитиро?

— Тигр… Эта женщина родилась в год Тора, но ее сын, по японским поверьям, должен быть счастлив в жизни, и его все должны бояться, как тигра, а несчастная мать утешится на старости лет счастием и могуществом своего сына…

— Тигр Владимирович Коковцев, — съязвила Ольга Викторовна. — Звучит совсем неплохо… Но сейчас я, поверь, обеспокоена только твоей порядочностью. Я сама недавно стала матерью, и я не хочу, чтобы по твоей вине эта несчастная, как ты объясняешь мне, оказалась на уличной панели…

Она сказала, чтобы он отсылал в Иносу денежный пансион, достаточный для того, чтобы не нуждалась Окини-сан и чтобы не нуждался ее «тигренок». Коковцев никак не ожидал такого благородства от жены, урожденной Воротниковой, в доме которых принято считать каждую копейку, и он, опустившись на колени, расцеловал ее руки: