Ступай и не греши - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Пикуль cтр.№ 13

— Браво, дети мои, браво! — восклицала она.

Так что все складывалось даже замечательно…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Еще одно примечание, на мой взгляд — существенное.

То, что Довнар больше всего на свете обожал сам себя, Ольга Палем уже знала. Даже по ночам, если ему становилось холодно, он безжалостно перетягивал одеяло на себя, оставляя ее открытой. Во время обеда с общего блюда он без зазрения совести выбирал для себя кусочки побольше и повкуснее. Между тем (я в этом уверен) настоящий мужчина самый лучший кусок всегда отдаст женщине, а себе оставит лишь то, что женщина не доест… Не так, а иначе поступают одни только хамы!

Но, влюбленная, она всего этого еще не замечала.

Виктор Довнар — или попросту «Вива» — подрастал как на дрожжах, мечтая командовать обязательно броненосцем, а его моложавая маман поговаривала, что ее дамская жизнь требует самого активного продолжения:

— Дети подрастают, теперь в самый раз подумать и о себе…

Александра Михайловна завела себе пожилого поклонника в лице капитана 2-го ранга Шмидта, пребывавшего в заслуженной отставке. Этот вислоусый и хмурый моряк, чем-то похожий на престарелого швейцара из богадельни, усиленно внушал своему будущему пасынку «Вивочке»:

— Ты как раз годишься для Морского корпуса, где тебе мгновенно устроят такую хорошую трепку, от которой любой Иванушка-дурачок становится мудрее Канта или Гегеля. Вообще-то, если где и жить человеку, так только подальше от берегов, чтобы не видеть всех мерзостей на земле…

Этот моряк, читатель, не будет иметь никакого отношения к нашей истории, а упомянул я о нем лишь потому, что мадам Довнар вскоре предстоит именоваться мадам Шмидт. В этот период жизни Александра Михайловна даже похорошела, как и положено невесте, справедливо считая, что хорошая пенсия отставного капитана 2-го ранга позволит ей содержать свои сбережения в неприкосновенности. Как раз во время сватовства Шмидта, видевшего на земле одни мерзости, мадам Довнар однажды вызвала Ольгу Палем на многозначительный разговор.

— Вы догадываетесь, — авторитетно заявила она, — что моему Сашеньке предстоит еще долго влачить жалкую роль студента, а жизнь слишком переменчива, и потому не лучше ли вам, моя милочка, заранее подумать о своем будущем.

Ольга Палем не сразу сообразила, к чему эта зловещая прелюдия, но в словах госпожи Довнар она распознала подоплеку каких-то дальновидных предостережений. Неужели ее использовали, как последнюю дурочку, только затем, чтобы сыночек не тратился на визиты в заведение Фаньки Эдельгейм? Стараясь оставаться спокойной, Ольга Палем, естественно, спросила:

— Разве я мешаю вашему сыну учиться?

— Здесь, в Одессе, вы не мешали, напротив, — уклончиво отвечала мать. — Но в столице совсем иной мир, преисполненный иными заботами, и мне очень жаль, если вам предстоит испытать некоторые… как бы сказать? Пожалуй, разочарования.

Ольга Палем заявила, что не тащит ее сына под венец, а сейчас живет не столько надеждами на будущий брак, сколько настоящей, хотя и безбрачной, любовью.

— Любовь — святое чувство, никто не спорит, — вздохнула Довнар. — Но, к сожалению, одной любовью сыты не станете. Сашенька еще молод, и многое в его жизни может перемениться… его планы, его настроения. Вы же знаете, он загорелся ехать в Петербург для изучения медицины, а вы…

Над головою мадам Довнар канарейка в клетке запела.

— Что я? Прошу. Договаривайте.

— Неужели вы согласны ждать его много лет?

— Нет, не согласна, — горячо возразила Палем, — и, конечно, поеду за ним, ибо без меня ему будет трудно.

Александра Михайловна скупо поджала губы, раскачивая над собой клетку, в которой канарейка сразу притихла.

— На что вы претендуете, моя дорогая? — последовал суровый вопрос. — Мне совсем не хотелось бы касаться этой темы, но ваша репутация не ахти какая, и в Одессе нет даже дворника, который бы не ведал об источнике ваших доходов.

— Саша об этом извещен, — отвечала Ольга Палем. — И он сам просил, чтобы моя дружба с Кандинским продолжалась.

— Упаси меня бог вмешиваться в ваши отношения, — пылко подхватила мадам Довнар. — Я ведь завела этот разговор исключительно в ваших же интересах, чтобы вы потом не раскаивались, уповая едино лишь на любовь. В ваши годы любовь — это еще не то чувство, на которое можно основательно положиться…

После таких намеков в душе остался гадкий осадок, и Ольга Палем не скрыла от Довнара своего раздражения:

— Ты говоришь мне о своей страсти, а твоя мамуля толкует о твоей карьере врача, и, кажется, она совсем не желает, чтобы я находилась подле тебя.

— К чему опасения? — отвечал Довнар. — Мать права в одном: Петербург слишком дорогой город и, может, пока я буду учиться, тебе лучше остаться в Одессе… конечно, ты можешь и навещать меня. Иногда! — добавил он.

Ольга Палем разрыдалась, тут же им расцелованная.

— Счастье мое, — говорил Довнар, — прекраснейшая из женщин, не сердись… умоляю! Я ведь не сказал, что Петербург для тебя заказан. Но пойми и меня, наконец. Сначала надобно осмотреться. Устроиться. Найти подходящую квартиру. Завести связи. Наконец, куда ты денешь вот все это?

— Что «это»? — не поняла его Ольга Палем.

Довнар широким жестом обвел обстановку ее комнат.

— Хотя бы мебель. Сколько ты за нее платила?

— Не я, а Кандинский, и обошлась она ему, кажется, около пяти тысяч. При чем здесь эти доски и эти тряпки, если я согласна на рай в шалаше?

— Од-на-ко! — наставительно произнес Довнар. — Надо все продать за такую же сумму, лишние деньги не помешают. Тем более в Питере мебель стоит намного дороже. Не захочешь же ты, чтобы я вертелся на венских стульях!

— Хорошо, — нервно отвечала Ольга Палем. — Я все продам, я привезу тебе в зубах эти пять тысяч, согласная сидеть на табуретках, лишь бы мой Сашка нежился в креслах. Об одном прошу тебя: не оставляй меня в Одессе… про-па-ду-у-у!

— Это даже забавно, — посмеялся Довнар.

— Ты меня еще не знаешь, — с угрозой произнесла Ольга Палем, — а ведь я способна на все. Застрелюсь. Стану пьяницей. Отомщу тебе тем, что — назло тебе! — сделаюсь шлюхой, чтобы ты мучился самой мерзкой, самой отвратительной ревностью.

— Ненормальная… лечись! — ужаснулся Довнар. — Я же вижу, как ты вся дергаешься. Даже зубы стучат, словно у волчицы. Нельзя же так распускать себя…

Летом 1890 года они на пароходе приплыли в Севастополь, откуда выехали в Симферополь, ибо пришло время обменивать паспорт. Староста мещанской управы некто Щукин знавал Меню Палем еще ребенком, и сейчас он, добрый старик, очень обрадовался, увидев ее «барышней» и «невестой».

— Ах, какая ты стала… ну-ка, повернись ближе к свету, дай полюбоваться, — сказал он. — Да-а, совсем барышня! Ей-ей, хороша. А платье — последний крик Парижа… Меня всегда была хорошей девочкой, — сообщил Щукин Довнару, — вы ее, молодой человек, не обижайте. Она, видит бог, и без того обиженная… Папу-то с мамой видела? — потихоньку спросил Щукин, подчеркнуто именуя красавицу «Меней».