Нечистая сила [= У последней черты] - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Пикуль cтр.№ 104

Во время от полуночи до трех часов ночи, когда хирурги извлекали пулю из столыпинской печени, Курлов спросил Спиридовича:

– Ты почему сразу не рубанул его шашкой?

– Не пробиться было. Свалка началась.

– Вот теперь жди… свалка тебе будет!

И горько рыдал Кулябка – от жалости к самому себе:

– Я же его и заагентурил… Теперь мне крышка!

Богров жив. Богров в лапах киевской прокуратуры.

– Его надо вырвать… с мясом! – сказал Курлов.

Допрос и обыск Богрова начался в буфете Киевского театра. Присутствовали киевский прокурор Чаплинский и его помощники. Из фрачных карманов убийцы на стол сыпались визитные карточки. Был обнаружен и билет кресла № 406 в ряду № 18.

– Кто вам его выдал? – спросил Чаплинский.

– Полковник Кулябка.

– Запишите, – велел прокурор секретарю.

Службу в охранке Богров отрицал.

– Запишите и это. Потом проверим…

Из охранки прибыл в буфет пристав Тюрин.

– Имею приказ генерала Курлова забрать преступника.

– Куда? – спросил Чаплинский.

– Известно куда… все туда.

– Возьмете его только через мой труп.

– А что мне передать? Там Кулябка плачет.

– Так и передайте, что прокурор возражает. А плачущего Кулябку доставьте сюда… как свидетеля.

Кулябка, прибыв в театр, настаивал на свидании с Богровым наедине с ним, «желая получить от него очень важные сведения». Чаплинский ему отказал. Кулябка попросил прокурора выйти в фойе театра, и там, плача, он говорил, что никогда бы не дал Богрову билет в театр, ибо законы тайного сыска уважает, но на него нажал Курлов… В конце беседы он произнес с отчаянием:

– Курлов-то выгребется, а мне… пулю в лоб?

Курлов сам позвонил в театр Чаплинскому:

– Богров – революционер, это ж сразу видно.

– Я еще не выяснил, кто он, – отвечал Чаплинский.

Богрова опутали веревками с ног до головы, зашвырнули в карету и отвезли в каземат «Косого капонира», где за него сразу же взялся следователь по особо важным делам Фененко.

– Если вы революционер, то почему же выбрали в театре, где находился царь, своей целью не царя, а Столыпина?

Богров резко и непримиримо отверг свою принадлежность к революционным партиям России и добавил, что боялся стрелять в царя, ибо это могло бы вызвать в стране погромы. Он продолжал считать себя великим «государственным человеком» и верил в будущую славу – пусть даже геростратову! Не сразу, но все-таки он признал, что является агентом царской охранки.

– Подпишитесь, – сказал Фененко в конце допроса.

Богров отказался подписывать протокол в той его части, где зафиксированы его слова о боязни погрома.

– Почему упорствуете? – спросил Фененко.

– Потому что правительство, узнав о моем заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая их последующей за актом организацией погрома…

По записной книжке Богрова, начатой им с 1907 года, жандармы произвели в Киеве свыше 150 арестов. Все делалось снахрапа, без проверки, и тюрьму забили ни в чем не повинные люди – врачи, артисты, певички, адвокаты, проститутки, студенты, прачки. Из тюрьмы в город выплеснуло мутную волну: Богров – провокатор!

Вот тогда киевский голова Дьяков (человек осторожный и дальновидный) созвал журналистов, дав им пресс-конференцию.

– Обращаю ваше внимание! – заявил он. – Киевская городская дума ни в чем не виновата. Мы не давали Богрову билет на вход в театр. Полковник Кулябка из жандармского управления Киева выцарапал у меня семь билетов для своих агентов. Я записал их номера. Пожалуйста! Ряд восемнадцатый, кресло четыреста шестое. Это как раз место убийцы. А я не давал Богрову билета.

Ему был задан скользкий вопрос:

– Значит, Богров – агент царской охранки?

Дьяков (повторяю) был человеком осторожным.

– А я в такие дела не путаюсь, – отвечал он, сворачивая свою кургузую конференцию, благо главное было уже сказано.

* * *

Городская дума за свой счет выстелила Малую Владимирскую улицу мягчайшим сеном, чтобы проезд экипажей не беспокоил Столыпина, умиравшего в палате клиники Маковского. 3 сентября премьер вдруг почувствовал облегчение и вызвал Коковцева. Он передал ему ключ от своего портфеля с секретными документами государства, попросил сиделок и врачей удалиться.

– Известно, – сказал Коковцеву с глазу на глаз, – что на совещании у кайзера немцы решили начать войну против России в 1913 году, а на посту военного министра находится человек в красных штанах, который ни к черту не годен. Убирайте его! А заодно уж, Владимир Николаич, сковырните и нижегородского губернатора Хвостова – я не успел до него добраться…

– Вы что-нибудь хотите лично от государя?

– Перо в зад, и больше ничего, – отвечал Столыпин…

Киев наполнился слухами, что премьер поправляется. «Сдохнет!» – выразился Распутин, живший на частной квартире и бегавший босиком в уборную (Гришка сейчас выжидал, когда царь с царицей позовут его отдыхать в Ливадию)… 4 сентября Столыпину стало хуже, а Николай II не отложил поездки в Чернигов; расцвеченный лампочками пароход отвалил от пристани, а Коковцев сказал: «И так всегда! Если предстоят неприятности, государь оперативно сматывается куда-нибудь подальше». 5 сентября Столыпин скончался, а Богров продолжал давать откровенные показания, подробно оглашая свои похождения. Допрос гнали с такой быстротой, будто судьи опаздывали на последний трамвай. Курлов сознавал, что авантюра удалась лишь наполовину: Столыпин убит, а Богрова, чтобы не наболтал лишнего, надо как можно скорее сунуть в петлю. 8 сентября следствие торопливо свернули. В казематах «Косого капонира» состоялся закрытый судебный процесс. Не жажда мести руководила судьями – нет, их поджимали сроки… Кулябка плакал, и Богров стал его выгораживать. Получилась замкнутая реакция: жандарма Кулябку выручал провокатор Богров, а Кулябка выкручивал из этого дела Курлова, ибо понимал, что если потопит Курлова, то и сам оставит после себя на воде одну лишь «бульбочку»… Зачитали приговор – смерть через повешение!

10-го числа полковник Иванов велел привести Богрова.

– Один вопрос! – сказал полковник. – Чем объяснить ваш образ поведения на суде, когда вы стали выгораживать Кулябку?

– Просто он растерялся. Мне стало его жалко.

– Верю! Завтра вас ждет смерть. Рано утром, когда на Подоле запоют петухи. Можете писать письма. Вот бумага…

Но тут к жандармам заявился киевский кондитер Балабуха.

– Этот номер не пройдет! – заявил он чистосердечно. – Знаем, как это делается. Повесите куклу из тряпок, а потом скажете, что казнили Богрова… Мы, киевские союзники, истинно русские, воистину православные, хотим сами жида вешать.