— Какая Матильда?! — спросил слегка обалдевший
сержант Трясогузкин.
— Как — какая Матильда?! — переспросила я с
удивлением. — Наша собака, ризеншнауцер! Та, которая не гуляна! Но я все
равно сказала: «Герман, не превышай скорость!» Мы ведь не превышали скорость?
— Не.., не превышали, — нервно ответил вконец
запутавшийся сержант, — поезжайте.., к Матильде. — И он торопливо
сунул ненаглядному права, окинув его при этом жалостливым и сочувственным
взглядом: терпи, мол, мужик, раз уж женился на такой, сам дурака свалял…
Только отъехав на безопасное расстояние от перекрестка,
ненаглядный скосил на меня глаза:
— Ну, ты даешь!
— А ты как думал? — гордо ответила я. — Что бы
ты без меня делал? Не отвлекайся! За дорогой следи!
— А если бы он попросил багажник открыть? — не
унимался ненаглядный.
— Если бы да кабы.., еще что-нибудь придумала бы!
Но, честно говоря, я сама была очень удивлена неожиданно
открывшимися у меня способностями. Я была просто уверена, что сумею заморочить
голову сержанту. Так оно и вышло. Нельзя сказать, что я не боялась, но чувство
страха придавало всем ощущениям особенную остроту. Я прислушалась к себе и
поняла, что изменилось: исчезла постоянная гнетущая скука. Эта скука,
преследовавшая меня с детства в доме родителей, скука, с которой я свыклась,
как больной ревматизмом свыкается с ломотой в костях, скука, казалось
растворенная у меня в крови, наконец исчезла, и кровь бурлила и пузырилась во
мне, как шампанское в бокале.
Больше нам никто не попадался. Ночное шоссе было пустынно.
Узнав знакомую дорогу, я велела ненаглядному свернуть с Выборгского шоссе.
Километров через пять мы еще раз свернули на проселок, потом — на грунтовку. Я
с ужасом ожидала, что мы вот-вот застрянем, но Бог миловал. «Копейка»
потихоньку тащилась через весенний лес.
Наконец сбоку от дороги я увидела большую круглую яму, до
краев наполненную водой, — наверное, оставшаяся от войны воронка.
— Здесь, мы оставим ее здесь.
Мы остановились, открыли багажник, вытащили оттуда тяжелый и
неудобный сверток… Я старалась не думать о том, что там внутри. Сверток с
громким плеском ушел в темную воду, и рябь на поверхности быстро успокоилась.
Я выпрямилась и огляделась.
Мне никогда, пожалуй, не приходилось бывать ночью в весеннем
лесу. Кое-где еще виднелись пятна нерастаявшего снега, но в основном снег уже
сошел, обнажив темную прошлогоднюю траву, сухой черничник и сгнившие листья.
Пахло влагой, свежестью и ночью. Меня охватило какое-то странное возбуждение.
Кровь бурлила еще сильнее.
Я совершенно не думала о том, что минуту назад избавилась от
трупа незнакомой мне женщины; я чувствовала только, что молода, полна сил, что
вокруг меня — весенняя ночь… Я по-звериному втянула носом воздух и уловила
множество пьянящих ароматов. Как хорошо весной! Хочется стать какой-нибудь
лосихой и мчаться через ночной весенний лес, вдыхая умопомрачительный запах
просыпающейся земли, чувствуя кожей мягкое прикосновение голых еще веток, и
где-то там, в чаще, встретить своего лося…
Я передернула плечами, сбрасывая странное гипнотическое
наваждение. Нужно было скорее выбираться из этого места.
Всю обратную дорогу я молчала, с удивлением прислушиваясь к
собственным ощущениям. Неужели мне для полноты жизни нужно чувство опасности,
риска, неужели у меня, совершенно обычной дочери бедных немолодых родителей, в
глубине души таятся криминальные наклонности?
— Куда теперь? — нарушил молчание ненаглядный.
— Отвези меня домой, а сам…
— Я не могу вернуться домой среди ночи! — резко
возразил он. — Мать очень больна, она разволнуется, придется возиться с
ней до утра. И в ту квартиру вернуться не могу.
— Естественно, — не могла не согласиться я. —
В той квартире нам с тобой делать нечего.
Я еще раз внимательно на него посмотрела. Похоже —
успокоился, а что там на самом деле… Может, и не врет про мать. И, пожалуй,
лучше его не отпускать сейчас одного никуда. Пусть до утра на глазах будет.
— Ладно, едем ко мне. Родители на даче, никто не
помешает.
Я редко приглашаю домой своих знакомых. Даже если родителей
нет дома, я смотрю глазами постороннего человека на вытертый линолеум в
прихожей, прикрытый разноцветными половиками, сплетенными мамой из старых
тряпок, на сшитые ею когда-то уже старенькие ситцевые занавески на кухне, на
алюминиевые кастрюли, вдыхаю стойкий запах хозяйственного мыла…
Покупала я с получки и моющие средства, и новые полотенца и
занавески — все напрасно. Мать прятала вещи в шкаф, а «Фейри» пользуюсь только
я. Так было всегда, сколько себя помню. Все новое — в шкаф, и донашивается
старое, пока не истлеет до дыр.
— Есть хочешь? — спросила я, так как неожиданно
почувствовала вдруг зверский голод.
В общем, и неудивительно — последний раз ела сегодня,
вернее, вчера в три часа дня.
Ненаглядный от еды отказался, но робко поглядывал на дверь
ванной, душ-то принять ему сегодня так и не удалось. Пока он плескался, я
обшарила кухню. Мать оставила целую латку голубцов и еще полпирога с рыбой.
Все-таки приятно, когда кто-то о тебе думает…
Мы быстро разобрали постель и легли, стараясь не касаться в
разговоре недавно выброшенного трупа. Ненаглядный отвернулся к стене и вскоре
задышал ровно. Я же не могла сомкнуть глаз. Словно сегодня в лесу мне
передались от пробуждающейся земли какие-то соки. Они бродили во мне, набухая.
Я поняла, как чувствуют себя деревья весной. Вот почки растут и лопаются
наконец со сладкой болью, и солнышко ласково пригревает едва появившиеся
клейкие листочки…
Кровь по-прежнему бурлила во мне. Меня переполняло страстное
желание любви, ну да, очевидно то, что я сейчас испытываю, называется страстью.
Но к кому? Не к этой же туше, не к этому посапывающему сундуку, что лежит рядом
со мной.
Я ткнула ненаглядного кулаком в бок, чтобы подвинулся, потом
улеглась поудобнее.
«Нет худа без добра, — думала я, засыпая, — зато
мы наконец-то расстанемся с ненаглядным навсегда. После всего, что случилось,
ноги моей не будет в его квартире. Завтра я выпровожу его домой и больше
никогда не увижу».
Если бы я знала, как я тогда ошибалась…
* * *
Герман включил зажигание, прогрел мотор и, не торопясь,
выехал со стоянки. У самых ворот к нему бросилась молодая женщина с большой
сумкой в руках.
— Шеф! Прошу вас, подвезите!
Это было так похоже на то, что случилось позавчера — девушка,
сумка и эта фраза, — что Герман от страха покрылся холодным потом. Все это
снова обрушилось на него: полная газа квартира, жуткая боль в затылке, мертвое
женское тело на диване, ночная поездка по городу с трупом в багажнике, черный
лес, жуткий плеск воды, смыкающейся над трупом… Посерев лицом, он резко вдавил
в пол педаль газа и рванул вперед, чуть не сбив какую-то зазевавшуюся старуху…
Однако далеко уехать ему не удалось. Перед ним вынырнул, подрезая «копейку»,
черный джип «чероки» с тонированными стеклами, а когда он, ударив по тормозам и
чудом избежав столкновения, взглянул в зеркало заднего вида, то увидел, что
сзади вплотную к нему, встала «девятка» цвета «мокрый асфальт».