Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Пикуль cтр.№ 147

Венский посланник Миера держался в стороне от русских, но барон Дюран оказался и мил, и любезен.

– Наши императоры большие друзья, – намекнул он.

– Да, – надменно отвечал Долгорукий. – После встречи в Тильзите им ничего другого не оставалось. И мы останемся друзьями до тех пор, пока будем придерживаться XXVIII статьи Тильзите кого трактата о равенстве и правах между Россией и той империей, которую создал Наполеон…

Долгорукий намеренно держал себя гордо – даже перед Мюратом, словно предчувствуя, что, хотя Мюрат и ершился перед Наполеоном, он покорно поведет французскую армию против русской. До короля, наверное, дошли его слова, неосторожно сказанные в присутствии графа Миера, прихвостня Меттерниха:

– В кавалерийских конюшнях Петербурга немало всяких мюратов, но они не мечтают сделаться королями, как это случилось с зятьком одного корсиканца…

Миера, как и предвидели в Петербурге, отмалчивался, дабы не вызвать грома и молний Парижа. Меттерних уже тогда проводил подлую политику: заискивая перед Россией, он исподтишка толкал Наполеона на войну с Россией, понимая, что, когда русские свернут Наполеону шею, он, Меттерних, станет первой скрипкой в европейском оркестре. Соответственно тайным вожделениям своего венского патрона и вел себя посол Миера, заранее и во всем уступая первенство французам.

– Но я в протоколе не уступлю, – решил Долгорукий…

Дипломатический протокол – святая святых этикета, по которому ведутся переговоры между послами и власть предержащими. Иногда незначительный, казалось бы, пустяк в поведении способен поднять или уронить престиж государства… Каламбур Николаевич говорил: “Исполнение протокола почитаю как закон полевой тактики в развитии общей боевой стратегии – политики!” Король Мюрат, рожденный под лавкою сельского трактира, не надеялся на свое знание этикета, доверив ведение протокола маркизу Галло, и, пожалуй, он даже не обратил внимания на то, что Дюран с Миера однажды заняли место впереди русского посла. Но в следующей церемонии Долгорукий прочно занял место по правую руку от короля, всей мощью Добрыни Никитича оттеснив представителей Вены и Парижа.

Дюран высказал Долгорукому свое недовольство:

– Где-нибудь в Бразилии или в Китае я охотно уступил бы вам первенство, но только не в Неаполе, где король – зять моего императора, а королева – его родная сестра.

Долгорукий отвечал Дюрану со всей учтивостью:

– Поверьте, у меня нет никаких предубеждений против вас, барон, и быть их не может, я лишь ставлю свою персону на то законное место, которого она заслуживает не по моим личным качествам, а лишь по заслугам моего отечества…

Казалось, конфликт улажен, а Дюран даже подумал, что он может из него извлечь выгоду для своей карьеры. Однако во время завтрака в Кордителло князь был недоволен тем местом, какое ему пришлось занять за общим столом. В своем докладе Румянцеву он писал: “Я отстаивал свои права с горячностью… удовлетворившись заявлением маркиза Галло, что король не вмешивался в распределение мест и даже выразил желание, чтобы при этом не соблюдалось никакого порядка”.

Затем маркиз Галло сообщил Долгорукому:

– Не знаю, чем это кончится, но в новогодней церемонии мой король Иоахим сначала заговорит с тем послом, который предстанет перед его величеством первым…

Последняя фраза была решающей. Но она же была и провокационной: Мюрат сознательно вызывал дипломатический скандал. Историк Фр. Массон писал: “Допустить, чтобы француз­ский посланник имел преимущество перед другими, значило признать его (то есть Мюрата. – В. П.) подчинение императору”. Потому Мюрат и готовил Дюрану унижение, которое должно быть оплеухой Наполеону. Сам король задеть зятя боялся, но, зная строптивый нрав русского посла, Мюрат понимал, что Долгорукий, конечно же, пожелает быть первым… Дюран в эти дни тоже готовился постоять за честь Наполеона, говоря Эксельману:

– Вот увидите, я буду смеяться последним…

Долгорукий, узнав об этом, сказал Бенкендорфу:

– Чтобы смеяться, надо прежде всего уметь смеяться…

Человечество вступало в грозный 1812 год, и, словно предчувствуя его роковые потрясения, в самом конце уходящего года Везувий снова разворчался, осыпав крыши Неаполя горячим и хрустким пеплом. 1 января Мюрат, окруженный свитой, появился в тронном зале. Придворный этикет не был нарушен, зато дипломатический протокол сильно пострадал с того момента, как обер-церемониймейстер объявил о прибытии господ посланников. Фр. Массон пишет, что Долгорукий преднамеренно занял первое место в церемонии, “но в ту же минуту барон Дюран сильно толкнул его сзади со словами:

– Ну уж нет! Этому не бывать…”

При этом, если верить докладу Дюрана, он сказал Долгорукому: “Дипломатия – искусство более письменное, нежели устное, так потрудитесь сочинить письменный протест…”

– С личной печатью! – охотно отозвался Долгорукий, награждая любителя писанины громкой пощечиной…

Цитирую: “Миера, стоявший ближе всех к обоим посланникам, видел, как они волтузили один другого кулаками”. Дипломатический протокол общения на кулаках никогда не фиксировал. Но это было как раз то, что и требовалось сейчас Мюрату.

Заметив драку, он отчетливо произнес:

– Господа! Вашу трогательную горячность я приписываю только поспешностью, с какой вы стремитесь лицезреть мое королевское величество. Остальное меня не касается.

Затем, обходя придворных дам, он весело шутил с ними о новогоднем извержении Везувия.

Из доклада графа Миера канцлеру Меттерниху: “Князь Долгорукий, конечно, будет утверждать, что он не брался за эфес шпаги, но я видел это своими глазами…” Из письма маркиза Галло князю Долгорукому: “Его величество (Мюрат. – В. П.) никак не мог себе представить, что… вы забудетесь до того, чтобы взяться за эфес шпаги, угрожая французскому посланнику”.

Гофмаршал Периньони подтащил Дюрана к престолу:

– Ваше королевское величество, – сказал он Мюрату, – посол Франции требует, чтобы ему было сделано удовлетворение за нанесение ущерба в его лице императору Наполеону…

Вот тут Мюрат понял, что, играя, он сильно переиграл.

Цитирую из Массона: “Он сам поощрял претензии Долгорукого и был бы готов одобрить его поступок… с другой стороны, он боялся ссоры с Наполеоном”, и, продолжая свою опасную игру, Мюрат решил “передернуть карту”: “Чтобы выйти из за­труднительного положения, он игнорировал оскорбление Дюрану, как представителю французского монарха…”

– При чем здесь Наполеон? – раскричался Мюрат. – Кладя руку на эфес “шпаги, русский посол нанес оскорбление не императору Франции, а лично моему королевскому престижу…

Во время следствия один лишь итальянец Тассони назло всем чертям заявил, что он ничего не видел – ни оплеухи, ни касания князем эфеса (за что Тассони и был предан анафеме самим Наполеоном, писавшим: “Он вел себя худо – ему нельзя было уклоняться от дела, если дело шло о достоинстве моей короны”). Но дипломаты, побитые возле престолов, тоже никому не нужны, и Дюран понял, что карьера его закончилась. Чтобы спасти себя и спасти свою пенсию, он немедля отправил Долгорукому вызов на дуэль: “Положив руку на эфес шпаги, вы позволили себе угрожающий жест в отношении меня, за который я должен потребовать у вас удовлетворения…”