Потом уж, много позже, следователь сказал:
мальчишки развели огонь в салоне автомобиля. Зачем? Почему? Где взяли спички?
Этого никто не знал. А бак был заправлен, да и бензин, похоже, подтекал где-то.
Вспыхнуло мгновенно. Перепуганные мальчишки, пытаясь сбить пламя с одежды, еще
успели добежать до дверей гаража, но двери были заперты. Тут и рвануло.
Ася не знала, где дети, когда бежала к
гаражам. Услышала, крикнул кто-то: «Гаражи горят!» – ну и кинулась со всех ног,
в домашних тапочках, как была. По пути надо было спускаться по лестничке с
деревянными, покосившимися ступеньками. Ася запуталась в расшлепанных тапочках,
оступилась – и упала с лестницы. И тут же ей стало не до «Волги»: боль пронзила
тело. Ася попыталась вскочить, но скорчилась на тротуаре, обхватив руками
живот.
Соседка Галина, кинувшаяся на пожар вместе с
ней, сгоряча пробежала несколько шагов, потом вернулась.
– Ты что? – спросила испуганно. –
Ногу подвернула?
Ася покачала головой, еле переводя дыхание от
внезапно подступившей тошноты.
– «Скорую»… – выдавила она, стискивая
зубы. – Как бы не было выкидыша…
На исходе был четвертый месяц беременности, и
докторша в консультации не больно-то обнадеживала, что удастся выносить
ребенка.
– Вы же помните, какой был токсикоз, как
рожали в последний раз? – сказала угрюмо. – Или уж ложитесь давайте
на сохранение, или… честное слово, вам бы лучше аборт сделать!
Ася тогда только улыбнулась. Она уже не
помнила, как тяжело носила и рожала Костика: помнила только, какое это было
счастье – увидеть его родившимся. И никакого аборта она делать не собиралась: а
вдруг будет девочка? Николай так хотел дочку – и чтоб вылитая Ася. Сама-то Ася
твердо знала: дочка должна быть похожа на отца, тогда будет счастливая. Сыновья
– на мать, дочка – на отца. Она пока не говорила мужу, что беременна. Решила
подождать: если до трех месяцев доходит и не выкинет – тогда скажет. И вот уже
почти четыре проходила, можно бы и Николая обрадовать, а тут такое… Хоть бы
«Волгу» не тронуло!
– Галя, если меня в больницу заберут, ты
посмотри за мамой, за мальчишками, – пробормотала она, чувствуя, как кровь
пошла, пошла из нее толчками, – и заплакала от обиды на судьбу. –
Галя, а вдруг это девочка? Вдруг я девочку потеряю?
Она не знала, что двоих своих детей уже
потеряла, – думала только об этой третьей, нерожденной…
– «Скорую»! – в панике закричала соседка
пробегавшим мимо мужикам, которые неслись на пожар сломя голову, не обращая
внимания на двух скорчившихся на обочине женщин.
– Вызвали уже! – крикнул один из них, не
оборачиваясь.
Потом, вспоминая все это, он скажет: подумал,
что женщина перепутала, что она имела в виду «пожарную» – ведь горело как!
– Ася, ты погоди, погоди, – пробормотала
Галина и долго еще твердила что-то примолкшей подруге, пока не поняла: та без
сознания.
«Скорая» все не ехала. А под Асей натекала и
натекала кровь. Кругом собрались женщины, давали разные советы, кто-то пытался
остановить мужиков, бегавших туда-сюда… «Скорая» появилась наконец – ее вызвали
пожарные, обнаружившие к тому времени трупы детей… Им уже не нужна была помощь.
И к Асе она опоздала: пока довезли, пока лежала в коридоре, пока вызвали
бригаду реаниматоров, которые воспользовались затишьем в больнице, воскресным
днем – и собрались отметить день рождения анестезиолога, пока осматривали
беспамятную женщину…
Она умерла от потери крови.
Галина уже вечером дозвонилась в больницу – ей
все и сказали. С несколькими соседками она долго стояла перед зеленым домиком,
в котором оставалась прикованная к постели Асина мать. Ни у кого не хватило
смелости пойти и сказать, что случилось с ее дочкой и внуками. Она еще ничего
не знала.
Наконец решились-таки – вошли в дом. И первое,
что увидели, – мертвую Марию Гавриловну, в нелепой позе лежавшую у
подножия лестнички, которая вела из мезонина. Она уже и закоченела.
Потом – опять же потом! – гадали, как
было дело. Наверное, Мария Гавриловна тоже услышала про пожар, а вернее,
увидела сверху пылающий гараж. Ее потому и поселяли на лето в мезонине, чтобы
могла видеть всю округу из окошка и не скучала. Видна ей была и та лестничка,
на которой оступилась Ася. А зрение у матери было отменное – не по годам. Может
быть, она поняла, что с дочерью несчастье случилось… А может быть, сорвало с
места предчувствие беды: ни дочь, ни внуки не появлялись уже много часов.
Решила хоть ползком выбраться на улицу, да скатилась с лестницы и сломала шею.
Надюшка Егорова. Июль, 1999
Когда Надюшка увидела в вестибюле этого парня,
у нее просто-таки в зобу дыханье сперло. Худое хмурое лицо, сабельный прищур
светлых глаз. Под два метра ростом, темно-синие джинсы обтягивают длинные
мускулистые ноги, как перчатка. Он был одет в черную майку под горлышко и
легкий пиджак, на темно-русых волосах – каскетка козырьком назад, и белые буквы
«Adidas» казались не названием фирмы, а девизом, исполненным какой-то особенной
жестокости.