В затуманенной Лёлиной голове что-то проплыло,
какое-то неясное воспоминание.
Чей-то отдаленный голос:
– Попомнишь нас, морда кавказская. Мало вас
наши… – Потом грохот, похожий на выстрелы, и опять голоса: – Просил же его – не
надо так говорить. Я этого не люблю.
– Может, хоть забросаем их получше?
– Ничего, пусть сгниют, псы паршивые…
Да, точно, доктор прав: Асан кого-то убил по
дороге, каких-то людей, раньше помогавших ему. Надо сказать доктору… Надо
сказать!
Лёля шевельнула горькими от желчи, пересохшими
губами, но даже от этого невинного усилия внутри опять заклубилась тошнота,
руки и виски стали ледяными.
Нет, лучше лежать и не двигаться, пока не
станет легче. Сказать можно и потом, доктор все равно не даст Асану спуску.
Доктор заступился за нее, наверное, он хороший человек, во всяком случае, лучше
этого Асана!
Лёля услышала, как доктор тяжело,
по-стариковски, вздохнул – и вдруг потянул покрывало с ее груди. По прохладе,
овеявшей тело, поняла, что на ней нет ничего, вообще никакой одежды. Слабо
дрогнув руками, попыталась прикрыться, но не смогла одолеть тяжести, которой
вдруг налилось тело.
– Не дергайся, не трону, – буркнул
доктор. Голос его теперь звучал устало. – Я еще не настолько спятил. Хотя,
надо сказать, голос плоти звучит властно!
Послышалось шуршание, а потом Лёлиной ладони
коснулось что-то теплое, но как бы резиновое.
– О-ох… – выдохнул доктор. – Вот же черт…
н-ну… До смерти охота перепихнуться с этой куклой! Нельзя, Буян, стоять! В
смысле – висеть! Сам не пойму, почему я так возбуждаюсь после стычек с Асаном.
Может, я маньяк какой-нибудь? Может, пылаю к нему глубоко скрытой
гомосексуальной страстью?
Он взял руку Лёли и попытался сжать ее слабые
пальцы вокруг «резинового» предмета. Прерывисто вздохнул, потерпев неудачу.
– Надо попытаться как-нибудь вызвать Асана на
драку: может, удастся все-таки кончить в процессе? Вот это, я бы сказал, будет
крайнее проявление интернационализма: кончить в тот момент, когда кавказская
морда бьет твою русскую морду! Что, между прочим, сейчас и происходит со всей
страной: нас бьют по морде, а мы делаем под себя от удовольствия!
Доктор хихикнул, и неприятный предмет исчез из
ладони. Опять зашелестела одежда, а потом Лёля почувствовала шершавое
прикосновение простыни к телу.
– Ладно, отсыпайся, – проворчал
доктор. – Знаю, что ты слышишь каждое слово, так что запомни: все, что
сейчас было, – только твой сон. Бред, бредятина. У тебя давно не было
мужика, нестерпимо захотелось потрахаться – с кем попало, хоть бы и с
незнакомым доктором! – вот и родились такие горячечные видения. А когда
откроешь глазки, поймешь, что ничего не было! Кстати, проснешься – первым делом
съешь все, что в этих термосах. И выпей хлористый кальций – столовую ложку
после еды. – Он побулькал чем-то. – Вот здесь будет стоять бутылочка,
и если я увижу, что ты ни к чему не прикоснулась… смотри, как бы твои бредовые
видения не стали еще бредовей!
Зашаркали шаги, потом хлопнула дверь.
Лёля лежала не шелохнувшись. Она чувствовала:
доктор не ушел, он стоит за дверью, подслушивает. Может быть, даже наблюдает в
какой-нибудь «глазок».
Наконец всем своим напряженным существом,
обратившимся в слух, Лёля уловила легкий отдаляющийся шелест. Уходит… ушел!
Приподняла с усилием веки, повернула голову.
Точно – на двери «глазок». И десяток таких же «глазков» на потолке. Только
кажется, будто это лампочки: на самом деле чужие глаза, глаза, глаза!
Кто наблюдает за ней? Зачем она здесь? И где –
здесь?
Или и впрямь она еще в больнице, а вокруг – та
жуткая галлюцинация, которую Лёля испытывала после укола, когда привиделось,
будто ее замуровали в египетской пирамиде? Она слышала, как с отчетливым,
крахмальным скрежетом вокруг нее с необычайной быстротой вырастают красные
кирпичные стены…
Но ведь красные!.. А здесь все бело. Да где же
она?!
Самурай. Лето, 1997
Некоторое время ехали молча. Македонский,
насколько успел узнать Самурай, вообще был не говорлив. «А об чем говорить?» –
как выразился тот Филя. Самурай думал… а вот подумать ему было «об чем»!
– Расслабься, – бросил вдруг Македонский,
словно бы прочитав эти его тайные мысли. – Мне ничего такого насчет тебя
сказано не было. Тебе, как я понял, тоже?
– Откуда знаешь?
– Ну, милый! – развел руками
Македонский. – Не первый год замужем! Разве не понял, почему я не поехал
на лифте, а спустился пешочком?
Самурай кивнул. Понял, конечно… Если бы
Самурай получил задание убрать ведущего, лучший момент трудно было бы сыскать.
Но, идя по лестнице, Македонский мог видеть все, что происходит в холле, и,
если бы партнер изготовился к стрельбе по открывшемуся лифту, уж как-нибудь
успел бы его опередить!
– Значит, нас будут кончать при
расчете, – сказал номер первый так спокойно, словно вел речь о погоде.
И Самурай постарался ответить в тон:
– А думаешь, будут?
– Да уж конечно. Мы статисты, но статисты
опасные. У нашего шеф-директора, еще когда желал нам успеха, это прямо на морде
было написано: прощайте, мол, родные, прощайте, друзья!
– Да брось! – не поверил Самурай. –
Хочешь сказать, ты с самого начала знал, что мы запланированы? А почему же не
дернул, пока было время? С той нашей подготовительной базы вполне можно было
сорваться!
– И что? – дернул плечом
Македонский. – Все равно нашли бы рано или поздно. Жить под прицелом… Нет,
знаешь ли, насмотрелся я на этих, которых мы с тобой валили. Помню, работал
одного… Денежек, видать, столь нахапал, что уже из ушей лезут. Купил весь
пентхауз в отеле. Автомобиль бронированный, кортеж, пятое-десятое. Охрана! А от
смерти не откупился. Подлетели мы на вертолете, изрешетили все его стеклянное
гнездышко да еще из гранатомета для надежности шандарахнули. Не нам был чета
мужик, а все равно и к нему прилетело. И к нам прилетит.
– Нет, ну как-то же можно… – Самурай не
находил слов. – Затеряться, уехать, скрыться!
– Можно, – покладисто кивнул
Македонский. – У тебя, я слышал, семья?
Самурай похолодел. Об этом не знал никто. Он
понимал, какую берет на себя ответственность, когда скрыл это даже от
шеф-директора, который в «Нимб ЛТД» был чем-то вроде отца-настоятеля с правами
духовника. И все же скрыл… Нет, выходит, не скроешь!
– Откуда прознал? – спросил глухо, тая
надежду, что это вульгарный блеф, что его просто берут на пушку. Теоретически
ведь у каждого может оказаться семья!