Нечаевы в позапрошлом году купили дом через
дорогу от мордюковского и наискосок. Хор-роший домина, подворье, сад – все как
надо. Эх, ему бы такой, он бы… Все ведь приходится по нитке собирать. А Нечаевы
– они никакие не хозяева, нет. Городские! Скотины не держат, двор пустой стоит.
Картошку ни разу не сажали, парник снесли… Нелюди какие-то. В деревню ездят,
как на дачу: по выходным. Нет, в этом году ничего не скажешь: безвылазно живут.
Вроде как у самого Нечаева сердце прихватило, врачи приказали жить на свежем
воздухе и в город не соваться. Сидят теперь тут, с цветочками ковыряются. Хотя
«виктория» у них уродилась потрясная и огурцы хорошо пошли. До мордюковских
далеко, конечно, да ведь они с женой земле с утра до ночи кланяются, и
Жанночка, дочка, помогает. Нечаевскую же Лёльку Мордюков раза два всего на
огороде и видел.
Все это он и выложил усатому, подтверждая, что
с Нечаевыми в самом деле знаком. При Лёлькином имени тот враз стойку сделал:
– И ее знаешь? Это хорошо… Это очень хорошо,
дяденька, потому что о ней речь и пойдет.
– Н-ну? – осторожненько подал Мордюков
голос.
– Ну… понимаешь, я Лёлькин жених, –
заявил усатый и покосился на Мордюкова, словно хотел проверить, как он к этому
отнесется.
А ему-то что? Жених, муж, хахаль – дело ваше,
люди добрые, дело молодое! На доброе вам здоровьичко!
– И когда свадьба? – вот и все, что
сказал.
«Чебурек» блеснул зубищами… Как у волка зубы у
него, точно!
– Да я хоть бы и сейчас! Не отходя от кассы! И
сама Лёлька не возражает, даже наоборот. Но вот родители ее…
– Неужели против?
Мордюков слукавил, конечно, изображая
удивление. Ежу понятно, что этакого усатого, черноглазого да черномазого
Нечаевы и к забору на сто шагов не подпустят, не то что к доченьке своей
беленькой в постельку. А что уж в ней такого особенного? Дылда белобрысая!
Мордюков – мужик ничем не обиженный, а ей, версте коломенской, по плечо. Идет,
бывало, поверх головы прищурится… И чего форс такой гнет? Двадцать пять уже, а
все еще в девках сидит. Нет, с его Жанночкой такого не будет, это точно! Она у
него махонькая такая, ладненькая да складненькая…
– Ну и чего ты от меня хочешь, не пойму?
– Пошевели мозгами, – хмыкнул черный в
усы.
– Записку, что ли, передать? – опять
сыграл Мордюков дурачка. – Так ведь у них небось телефон…
– Ладно тебе пинжака из себя строить. Мне твоя
помощь в другом нужна. Лёлька тебя знает в лицо?
Мордюков кивнул.
– Отлично. Поедешь к ней домой и скажешь, что
тебя ее мамаша послала. Мол, отец заболел, надо помочь. Пусть, мол, на
субботу-воскресенье с тобой приедет. Чего конкретно говорить, это мы с тобой
потом обмозгуем. Посадишь ее в свою лайбу, а возле поворота на карьер, сразу за
Окским…
Он примолк, улыбнулся хищно.
– Ну, и чего будет?
– А ничего особенного. Я вас там ждать буду.
Свернешь с шоссейки, остановишься, Лёля пересядет ко мне, а ты двинешь дальше,
разбогатев на полкуска. Шиферу там купишь или досок…
Да уж и без советчиков нашел бы Мордюков чего
купить! Только по его надобностям любое одеяло коротко будет: на ноги натянешь
– макушка замерзнет. Что тут какие-то пятьсот рубликов, по теперешним-то ценам!
– Согласен, – сказал осторожно. –
Только… добавить бы надо.
Тот глазом повел:
– И сколько тебе добавить? А главное – за что?
– Дело больно деликатное, – спокойно пояснил
Мордюков. – «Похищение» называется! Вот если бы вы с Лёлькой сами в бега
ударились – это одно. А при постороннем соучастии… Почем я знаю, может, девка
за тебя уже давно раздумала идти и ты ее силком к себе в машину запихнешь?
Конечно, стерпится – слюбится, а все-таки надо прибавить… минимум полстолько, а
еще лучше – столько же!
У черномазого аж усы дыбом встали.
– Ты, дяденька, случайно не оборзел? Думаешь,
один ты из Доскина в город ездишь? Да я вообще за четверть цены охотников
найду!
– Найдешь, – покладисто кивнул
Мордюков. – Только прикинь: с кем из них Лёлечка твоя согласится вот так
вдруг, с печки брякнувшись, в машину сесть? А со мной поедет, потому что мы с
Нечаевыми соседи, она и меня знает, и Алю, жену мою, и Жанночку, дочку.
Усатый поглядел на Мордюкова с отвращением.
Подумалось: сейчас уберется клиент восвояси, и плакали в общем-то немалые
денежки, однако тот вдруг подмигнул и заржал жеребцом:
– Ну ты, дяденька, крепкий мужик! Уважаю! По
рукам! Сейчас получишь эти пятьсот, а когда Лёлька в моей тачке окажется – еще
столько же. Устраивает?
У Мордюкова, чего врать, в горле пересохло,
однако виду он никакого не подал.
– Хрен с тобой, – сказал скучным
голосом. – Устраивает.
Да, похоже, Лёлька Нечаева крепко усатого
зацепила. Насилу дождался, пока Мордюков остатнюю ягоду распродал, копытом бил
от нетерпения. Конечно, Мордюков принцип держать не стал: спустил свою отборную
ягодку всего по ничего. Ну что ж, где-то теряешь, но где-то и находишь!
Наконец погрузил Мордюков свои ящички в
багажник и поехал к Лёлькиному дому, на Провиантскую, а усатый сидел рядом и
все накачивал, что девке говорить да как. Подготовился он, ничего не скажешь.
Всякую мелочь предусмотрел. И, главное, велел о нем Лёльке ни полусловом не
обмолвиться. Мордюков пообещал, конечно, но сам смекнул кое-что. Похоже, не
только родители, но и сама невеста жениха своего не больно жалует. Небось дала
от ворот поворот, а ему загорелось – вынь да положь. Они, черномазые, до наших
баб охочие, особенно до таких белобрысых, как Лёлька. Увезет куда-нибудь в
горы, будет она там третьей или четвертой женой… А сама виновата, не дразни
мужика! Сучка не захочет – кобель не вскочит. У Мордюкова Жанночка не такая,
нет, он умеет семью в ежовых рукавицах держать, это и Аля, жена его,
подтвердит…
Ну, ладно, пока суд да дело, приехал он к
Лёльке, взобрался на пятый этаж, в дверь позвонил. Лёлька дома была, слава
богу.
Сначала через дверь разговаривала, потом
вспомнила Мордюкова – открыла. Но в комнаты не пригласила – продержала в
коридоре, поганка. Ростом под потолок вымахала, а вести себя… Его Жанночке
только тринадцать, а она уже всему такому обучена, как взрослая!