Деревня кончилась. Маленькая она. Лёля
вспомнила – когда смотрела из окна замка, дворов тридцать, не больше, тянулось
по этому бережку. А Ноздрюк сказал, Юля на другом живет. Но вроде бы не было
домов на другом берегу…
Они спустились по склону, и Лёля увидела впереди
горбатенький мосток, точь-в-точь такой, как был перекинут через полудохлую
речушку в Доскине, а за ним, в зарослях… точь-в-точь как в Доскине…
Кладбище! Там кладбище!
За рекой, сказал староста… Ну конечно! Ведь
исстари в русских деревнях старались хоронить своих покойничков за речкой: вода
– самая надежная преграда на пути упырей и оживших мертвецов.
Юля поселилась за речкой… Юля поселилась на
кладбище!
Она резко стала.
– Куда ведете! – крикнула хрипло. –
Я дальше не пойду!
В точности как Гамлет Призраку, ей-богу.
Только вряд ли Гамлету было страшнее, чем ей. Ведь там был призрак родного
отца, а тут… оборотень, сущий оборотень!
Ноздрюк неспешно обернулся, и Лёлю поразила
его широченная, от уха до уха, улыбка.
– Чего ж так? Раздумала Юлю наведывать? –
спросил с идиотским простодушием. – А ведь сама хотела. Правда, ребя?
– А то, – загомонили «ребя», подходя
вплотную. – Конечно! Мы сами слышали: к Юльке, мол. Точно, сама хотела!
– Так что, – рассудительно развел руками
Ноздрюк, и кнут, скользнув с его локтя, свился на земле кольцами, как
змея, – ежели мы тебя тут придавим, а то и кнутиком распополамим, это все
выйдет по твоей доброй воле и согласию.
Лёля отшатнулась к перилам.
«Да нет, не может быть, они пугают…» –
медленно проплыло в голове. А потом так же медленно, равнодушно колыхнулась
догадка: а может быть, и не пугают. Совершенно непонятно, что они задумали.
Лёля – игрушка в их руках. Ведь ясно же, они все забавлялись с нею с самого
начала: трое вели ее прямиком от двора бабы Дуни, ловко перекрывая обходные
пути и прямиком подгоняя к Ноздрюку, который спокойно поджидал беглянку, только
делая вид, будто мается дурью с петухом… А если это так, если все здесь
разыграно как по нотам, выходит, Ноздрюк прекрасно знает, кто она и откуда?
Лёля вскинула измученные глаза, и староста
осклабился, отвечая на невысказанный вопрос:
– Да ты не бойся, не тронем. Господин доктор
наказали, чтоб тебя непременно в целкости – ха-ха! – доставили. В целкости
и сохранности. Одного не пойму: ну, ты чужая, не знаешь, что у нас почем, а
эта-то, ведьма старая, неужто вовсе одурела с годами? Да ведь ясно, где беглую
искать: только у нее! Из крепких людей никто бродягу к себе в избу не пустит, а
если бы и пустил, то сразу бы ко мне приперся с докладом. Через кордон ты тоже
не проходила, а значит, не миновала еще деревни. Не в речку же кинулась! А уж
когда я вот эти штаны в сенцах Дунькиных увидал, сразу понял: прилетела птичка
в сети! – Он выхватил из кармана какой-то листок, издевательски помахал, и
Лёля только головой качнула. Полинявшие от воды розовые облака, голубенькие
фигурки, расплывшиеся буквы: мамочка… Юля… Лёля… А над всем этим старательно
выведено: РАЙ.
Неужели Олеся знала, что случилось с Юлей и
что ожидает новую подружку?.. Да какая теперь разница! А рисунок староста,
конечно, вытащил из ее джинсов в сенях… Но теперь неважно и это.
– Ну, будет стоять, комары зажрали! –
Староста звонко шлепнул по могучему плечу, а потом поскреб ногтями укушенное
место. – Пошли, нагулялась. А вы, мужички, нас проводите до самой усадьбы,
не то мало ли… Девка длинноногая, проворная, шмыгнет в сторону – и поминай как
звали!
– Проводим, конечно, господин староста, как не
проводить? – солидно отозвался Геннастый.
Лёля оттолкнулась от перил мостка и побрела в
гору так медленно, словно за нею волочились прудовые кандалы.
– Давай шевелись, – больно ткнул ее в
спину кнутовищем Ноздрюк. – Не заставляй барина ждать!
И тут Лёля вспомнила, что сегодня же 20-е.
Хозяин приехал…
Дмитрий. Июль, 1999
– Вот здесь она спала. У нее была спина
раненая, но я пошептал – и все прошло, – сказал мальчик, доверчиво подняв
глаза на Дмитрия, и тому показалось, будто они мерцают в темноте лунным,
опаловым светом.
Впрочем, это ощущение тотчас прошло. Все
прошло – осталось только одно непомерное, почти физическое ощущение счастья:
Лёля жива, он ее нашел, след ее не затянуло пылью, Виталя Кабаков (дай бог ему
здоровья, отморозку!) не ошибся, ничего не перепутал! Осталось совсем немножко
потерпеть – и они снова будут вместе, теперь уж навсегда…
Но тут же блаженная минута истекла: странный
мальчик Леша опять начал плакать.
Андрей со вздохом обнял его за плечи и
притянул к себе:
– Ну, тише, тише. Не бойся, мы тебя не
оставим.
– Он бабушку убил, – завел Леша все ту же
страшную песенку, которую он тянул всю дорогу, пока, оставив старосту
привязанным к дереву, они шли опушкой леса, потом пробирались задами – аки тати
нощные, словно входили в мирно дремлющее селение с недобрыми намерениями.
Что и говорить, намерения были если и не злые,
то и не очень добрые. Совсем ни к чему было, чтобы вот сейчас, на исходе пути,
их повязали селяне и препроводили в узилище, выслуживаясь перед своим барином.
Каков поп, так сказать, таков и приход.
Дмитрий не больно-то доверчиво воспринял бы
слова голодного, оборванного мальчишки, который был явно не в себе и мог,
конечно, бог весть каких ужастей нагородить, но одно не подлежало сомнению: тот
дикий страх, который отразился на лице старосты при виде мальчика с козленком.
Он влип в осину спиною и прошептал:
– Свят, свят!…