Двойники - читать онлайн книгу. Автор: Ярослав Веров cтр.№ 129

Жареная картошка — хаос рукопашного боя. На двух кругах, навстречу друг другу выезжают хорошо узнаваемые группы — «белые» и «красные». Те в офицерских мундирах и в золотых погонах; эти в кожаных куртках и с маузерами на ремне.

Кушающий нанизывает картофелины на вилку — поодиночке, по нескольку сразу и, конечно, пожирает. За его спиной завязывается жестокая рукопашная. Бьются штыками, шашками, прикладами. Бьются молча. Музыка стихает — сопение, хрипы, топот, лязг оружия и тупые удары.

И вот всё кончено — живописно заполненное поле битвы отъезжает в вечность, за кулисы.

Котлета. Ее исполняет группа актеров в одинаковых одеждах, одинаково загримированных. Они стоят монолитной группой, плотно обняв друг друга.

Кушающий неторопливо работает вилкой и ножом. Актеры отпадают поодиночке, по двое, отчаянно тянут руки в бессмысленной мольбе о помощи; остающиеся с ужасом созерцают мучительную гибель оторванных.

Кушающий не доедает котлету до конца — пара-тройка несъеденных кусочков котлеты уезжает в темноту.

Коктейль. Его неторопливо, понимая сладострастное ожидание Кушающего, готовит официант прямо перед Кушающим. Пожарник из брандспойта наполняет небольшой бассейн с прозрачной передней стенкой. Официант водворяет в коктейль соломинку. Выбегает статист, тянет за собой рукав насоса и опускает его в бассейн. Повинуясь отрицательному жесту Кушающего, официант извлекает соломинку назад, осторожно вытирает ее салфеткой и прячет в карман передника. Статист моментально выхватывает из бассейна рукав насоса и утягивает его назад за кулисы.

Официант, испросив соизволения, опускает в коктейль вишенку и ставит перед Кушающим. На круге возникает стройная дама волнительных форм, в длинном вишневом платье и, исполнив несколько па вызывающего испанского танца, погружается в бассейн, где мирно плавает.

По мере выпивания коктейля вода в бассейне убывает. Кушающий толстыми пальцами лезет в фужер, достает вишню и забрасывает в рот. Дама покидает бассейн и исполняет свой танец смерти, что-то вроде «умирающего лебедя», только корчи неистовей.

В остатки коктейля выплевывается косточка с остатками мякоти — дама как бревно падает в воду и медленно всплывает, раскинув конечности, спиной вверх; вода медленно окрашивается в розовое.

Откушаны все перемены. На золотом подносе выносится сигара.

Сигара. Даму в серебряном платье мистически иссекает по частям ловкач-фокусник в черном, почти невидимый в подобранном освещении. Дама исчезает постепенно, пока не остается одна голова; страдает страшно, от жара и от потери самой себя частями.

Кушающий заканчивает трапезу, вытирает губы салфеткой, слегка кивает переодетым бандитам и в их сопровождении покидает сцену.

Прежнюю музыку сменяет нечто заунывное — по сцене проезжают все уничтоженные продукты, беспорядочно наваленные на кругах трупы. Но вот круги останавливаются, и мощно ударяет бетховенская Ода к Радости, вспыхивает яркий свет, и все «овощи» оживают. Кланяются, жизнерадостно машут руками, дети бросаются в публику и раздают разноцветные шары, со сцены в зал летят цветы. Вспыхивают огни фейерверка.

Актеры, исчерпав хэппи-энд, удаляются. Занавес. Загорается свет в зале. И вдруг на зрителей, уже потянувшихся к выходу, из многочисленных динамиков, расположенных по углам зала, обрушивается грозный громовой водобачковый звук. Сначала из одного угла, затем из другого, и вот уже со всех сторон ревущее унитазное крещендо провожает покидающую зал публику…

Иван, довольный сотворенным концептом, уже с благорасположением взирает на лобзания-признания пылкой гувернантки. И вдруг из его уст извергается невольный и дикий смешок. Противный, гнусавый, безобразный.

Надежда недоуменно поворачивает голову и стучит пальцем по лбу.

Иван пожимает плечами. Ему уже хочется рассказать подруге, чем кончится история гувернантки. Он вообразил, как в финале на сцену выходят все семеро героев-любовников и надают ей отменных тумаков.

«Хорошо бы это всё отснять, на площадке «Смерноусова»… Пленка, сволочь, нужна особая, дорогая. Хорошо бы компьютерной графики… э-э, это уже не отсюда. И звук нужен. Без звука не то. Тогда так — показывать в немецкой кирхе только для особой публики, под орган.

Будут спрашивать — о чем концепт, а вот о чем. О смысле жизни, о логике ея. Глядите, ребята. Говорите: прогресс, миссия человечества, закономерность развития, так сказать, восхождения человечества к черт знает чему возвышенному. А это такое вот мурло, сидит и пережевывает. Как закажет — так и подадут. А зачем? Чтоб насытиться. И никакой логики, кроме первого-второго-третьего, и компот на закуску. А может быть, чай… с гренками…»

Разбоя клонит в сон. Он удобно вытягивает ноги, насколько позволяет нижеследующий ряд, — получается вовсе неудобно, — и засыпает.

* * *

Сыплется пепел. Может, вулкан, а может, здесь дождь такой. Под ногами сплошные камни, осыпаются. Идти надо осторожно, а то унесет с каменным потоком. И дорога как будто всё под уклон.

Оглянуться бы, оглядеться. Вокруг ничего другого. Есть лишь свет — бледное голубоватое свечение. Осматриваться опасно, надо следить за камнями: те норовят осыпаться, ухнуть в пустоту. Да, ясно ощущается присутствие огромной пустоты. Она прячется где-то здесь. А может, она всюду — удерживает эти камни, закутавшись в плащ бледного света.

Пепел слабеет, превращается из плотных шершавых комьев в тонкие прозрачные хлопья. Вниз по склону возникает человек. Он идет легкой, будто летящей походкой, не касаясь камней ногами. Со спины не разглядеть кто, но Иван Разбой знает — это Марк.

Беззвучная вспышка — камни разлетаются фонтаном. Пепел бьет в грудь. За спиной Марка появляется преследователь. В его сутулой походке крысиная целеустремленность. В руке что-то невероятное, свисает, болтается в такт шагам. Да это же домашние шлепанцы.

Совершенно ясно, что Марк должен обернуться, увидеть. И Иван кричит ему — «обернись». А Марк летит, и под его ногами расстилается зеленый ковер джунглей. Что Марку Иван Разбой?

Догнать. И он бросается по камням, по валунам, а они сыпучие, и несут куда-то вбок. И пепел пожирает звуки.

А тот вдруг оказывается рядом. Смотрит, но лица нет, нет лица. И говорит:

— Ты тоже его хочешь догнать?

Иван Разбой спрашивает — кто ты такой? Пепел губит слова.

— Как тебя звать? — спрашивает тот.

— Я — пустыня. Горечь и песок…

Иван Разбой в римской тоге стоит среди желтой равнины. Один, совершенно один. Одиночество. Этот пустынный мир реален и незыблем. Облака и ощущение простора. И кажется Ивану Разбою, что он достиг самого главного в жизни, главного предела. Но чего именно главного?

— …и ничего больше, — произносит он.

— Понятно, братишка, — улыбается тот без лица.

И больше не обращает внимания ни на Ивана, ни на Марка. А Марк уже ушел куда-то. И никаких пейзажей и панорам, Иван уже непонятно где, ему тесно и незримо, он ищет простора.