Чувство реальности. Книга 2 - читать онлайн книгу. Автор: Полина Дашкова cтр.№ 28

Лисова опять замолчала, перевела дыхание, облизнула губы, поправила шаль. Лицо ее стало спокойным, счастливым и сытым, как будто она только что вкусно поела после долгого мучительного голода.

– Откуда вы знаете эту историю? – тихо спросил Арсеньев.

Она ничего не ответила, она застыла, двигались только пальцы, перебирали длинную нить жемчуга, свисавшую почти до пояса, наматывали, разматывали, подносили ко рту.

– Светлана Анатольевна, откуда вы знаете то, что мне сейчас рассказали?

– Что? – она выплюнула жемчужину, оставила в покое бусы и устремила на него недоуменный прозрачный взгляд. Так в телесериалах смотрят невинные жертвы на злодеев.

Она опять переигрывала. Она была не такая сумасшедшая истеричка, какой старалась казаться. Вопрос Арсеньева явно смутил ее, ей требовался небольшой тайм-аут, чтобы ответить.

– Я была свидетелем, – наконец отчеканила она, и глаза ее заметались.

– То есть вы были в тот день на Пестовском водохранилище?

– Разумеется, нет. Я же сказала: никого, кроме Гали, Любы и ее матери, там не было.

– Значит, вы жили в том же дворе?

– Нет. Я никогда там не жила, – она вдруг густо покраснела и повысила голос, – вообще, какое это имеет значение? Я стала свидетельницей тех мук, которые переживала Галина. Совесть мучила ее. Я как близкий друг семьи наблюдала это многие годы. Она не может подойти к воде, будь то река, озеро, море. Близость воды вызывает у нее истерику и удушье. Даже когда они покупали этот дом, ее больше всего беспокоило, чтобы рядом не было никаких водоемов.

Зазвонил телефон, Лисова дернулась, схватила трубку. Лицо ее при этом продолжало пылать.

– Я слушаю! – несколько секунд она молчала, постепенно остывая, наконец произнесла совсем другим голосом, деловитым и сухим:

– Я поняла, Геннадий Егорович. Не стоит повторять дважды. Я вас отлично поняла. Всего доброго.

Положив трубку, она развернулась к Арсеньеву:

– Вам просили передать, что Евгений Николаевич скоро будет.

– Спасибо, – кивнул Арсеньев, – вы сказали, Галина Дмитриевна убила двоих. Кто был вторым?

– Ребенок, – выпалила она, не задумываясь, – тоже ребенок! Правда, совсем маленький. Еще не рожденный.

– А, ну понятно, – тяжело вздохнул Арсеньев.

– Что вам понятно?! Вы не считаете аборт убийством?

– Мы сейчас не будем это обсуждать. Светлана Анатольевна, скажите, пожалуйста, где вы были в ночь с пятницы на субботу?

– Вы с ума сошли? – спросила она, строго и серьезно заглядывая ему в глаза.

– Будьте любезны, ответьте на мой вопрос.

– Извольте. В ночь, когда убили Кравцову и Бриттена, я была у себя дома. Я спала в своей постели. Все?

– Нет, не все. Кто может подтвердить это?

– Никто. Я живу одна.

Пожалуй, впервые она заговорила естественным голосом, не гримасничала, не таращила глаза. Арсеньев понял, что на этой территории она чувствует себя в безопасности. Никакой она не фигурант. Версия Зюзи вполне правдоподобна, однако если бы Зинаида Ивановна имела счастье хотя бы несколько минут побеседовать с Лисовой, она бы наверняка отказалась от своих подозрений. Представить себе эту даму в роли хладнокровного убийцы довольно сложно. Ей нужны живые зрительские эмоции. Их нет у трупа. Ей нужны бурные драмы с продолжением. А выстрел – это точка. Конец спектакля, причем без аплодисментов и вызовов на бис. Уж если и могла бы она кого-то убить, то скорей всего ее жертвой стала бы Галина Дмитриевна Рязанцева, перед которой все возможные спектакли были давно сыграны.

– Зачем вы рассказали мне историю из детства Галины Дмитриевны? – быстро спросил он.

Он вдруг с удивлением обнаружил, что его трясет. Сорок минут общения с этой женщиной вымотали его больше, чем многочасовые допросы психов-рецидивистов, опытных урок, владеющих искусством симуляции и навыками глобальной “несознанки”.

– Ваш профессиональный долг – знать правду, – сухо и наставительно произнесла Ли-сова, – даже если это не имеет практического смысла. Чтобы найти сегодняшнего преступника, надо знать, что было вчера, позавчера и много лет назад. Между прочим, вы напрасно так пренебрежительно отнеслись к убийству нерожденного ребенка. Вы думаете, у него еще не было души? Он еще не стал человеком?

– Ладно, хватит, – поморщился Арсеньев, – лучше объясните мне, как может Галина Дмитриевна жить в Венеции, если близость воды вызывает у нее удушье?

На этот раз в качестве комплимента от шеф-повара Евгению Николаевичу принесли солидную порцию зернистой икры с лимоном и маслом. Обычным гостям приносили паштет из утиной печени. Рязанцев был почетным гостем. Вокруг него бесшумно суетились официанты, едва он успевал осушить бокал с минеральной водой, тут же появлялся новый, полный. Стоило поднести ко рту незажженную сигарету, мгновенно вспыхивала зажигалка.

Вместе с икрой, без всяких напоминаний, ему принесли стакан свежего морковного сока. Когда-то он его терпеть не мог, но Вика приучила выпивать стакан в день, причем обязательно с несколькими каплями оливкового масла. Так лучше усваивается все полезное, что есть в морковке. В ресторане “Оноре” ему без всяких напоминаний приносили вначале стакан морковного, а после еды, вместе с десертом, стакан вишневого сока.

Он не стал намазывать икру на хлеб, принялся есть ложкой, заставляя себя прочувствовать вкус каждой отдельной икринки. Но ничего приятного в этом не было. Черная зернистая икра вдруг напомнила ему толпу армянских беженцев во время трагических событий в Нагорном Карабахе.

Сверху, из военного вертолета, были видны только головы. Множество крошечных голов. Черные платки женщин, черные шапки мужчин, мокрые от мелкого дождя, слегка отливали темным серебром.

– Смотрите, смотрите, как черная икра! – крикнул сопровождавший его оператор.

Люди стояли посреди распаханного поля, сбившиеся в кучу, открытые всем ветрам. Поле напоминало ломоть влажного ржаного хлеба.

Когда вертолет приземлился, Рязанцев попытался разглядеть лица под платками и шапками. Но не сумел, поскольку испугался. Люди кинулись к нему, как к спасителю. Цепь вооруженных омоновцев еле сдерживала толпу.

Потом он произносил речь, взобравшись на крышу бронетранспортера. Это была красивая убедительная речь. Невозможно вспомнить, что именно он говорил. Слова не имели значения.