Долорес Клейборн - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Кинг cтр.№ 66

Когда я наконец-то пошевелилась, я совсем забыла, что собиралась прийти в полицейский участок, чтобы встретиться с тобой, Энди. Честно говоря, я чуть не забыла, что все еще не одета. Я натянула старенькие джинсы и свитер, хотя платье, которое я собиралась надеть, аккуратно лежало на кровати (оно и до сих пор лежит там, если кто-нибудь не ворвался в дом и не сделал с ним то, что хотел бы сделать с человеком, которому оно принадлежит). Вдобавок ко всему я надела старенькие галоши.

Я обогнула огромный белый камень, торчавший между сараем и зарослями ежевики, и остановилась, чтобы послушать, как ветер шумит в этих колючих зарослях. Оглянувшись, я увидела светлый цементный квадрат на месте нашего колодца. От увиденного по моему телу пробежала дрожь, как бывает с больным гриппом, когда он выходит на холод. Я пересекла Русский Луг и спустилась вниз, туда, где Ист-лейн переходит в Ист-Хед. Там я постояла немного, позволив морскому ветру откинуть назад мои волосы и омыть меня чистотой, как он всегда делал это. Затем я спустилась по ступеням.

О, не беспокойся, Фрэнк, — веревка у их начала и предупреждающий знак все еще там; просто меня уже не пугала эта шаткая лестница после всего, через что мне пришлось пройти.

Пошатываясь, я спустилась к подножью лестницы. Когда-то там была старая городская пристань — так старожилы называют Симмонс-док, — но теперь от нее ничего не осталось, кроме нескольких блоков и двух огромных железных колец, вбитых в гранит и полностью покрытых ржавчиной. Мне они казались глазницами в черепе дракона, если, конечно, такие существа вообще есть. В детстве я часто ловила рыбу на этом месте, Энди, и мне кажется, я считала, что этот док всегда был здесь, но море уносит и разрушает все.

Я села у подножья лестницы, подложив под себя галоши, и провела там следующие семь часов. Начался отлив, потом прилив, а я все еще сидела там.

Я пыталась подумать о деньгах, но не могла собраться с мыслями. Возможно, люди, обладающие таким богатством всю жизнь, могут, но я не могла. При каждой попытке я вспоминала взгляд Сэмми Маршана, когда он увидел скалку.. а потом посмотрел на меня. Это все, что значат деньги для меня сейчас — потемневший взгляд Сэмми Маршана и его слова: «Я думал, что она не может ходить. Ты всегда говорила мне, что она не может ходить, Долорес».

Потом я подумала о Дональде и Хельге. «Обманешь меня раз — позор тебе», — ни к кому не обращаясь, произнесла я, сидя у кромки воды так близко, что иногда волны накатывали мне на ноги, вздымая вокруг белые фонтанчики пены. «Обманешь меня дважды — позор мне». Но ведь Вера никогда не обманывала меня по-настоящему… ее глаза никогда не обманывали меня.

Я вспомнила, как однажды меня поразил один факт — это произошло в конце шестидесятых ~ ведь я никогда больше не видела их, ни разу с того времени, когда управляющий отвез их на материк в тот июльский день 1961 года. И это настолько выбило меня из колеи, что я нарушила свою давно установившуюся привычку никогда не заговаривать о них, пока Вера сама не заговорит о них первой. «Как поживают дети, Вера? — спросила я ее — слова слетели с моего языка прежде, чем я успела даже подумать, — клянусь Господом, что именно так оно и было. — Как они действительно поживают?»

Я помню, что Вера вязала в гостиной, сидя в кресле у окна, а когда я спросила, то она замерла и взглянула на меня. В тот день солнце сильно припекало, оно отбрасывало яркие полоски на ее лицо, и было нечто настолько пугающее в том, как она выглядела пару секунд, что я чуть не закричала. И только потом, когда это ощущение прошло, я поняла, что причиной возникшего страха были ее глаза. Глубоко посаженные черные круги в лучах яркого солнца, когда все остальное было светлым. Они напомнили мне его глаза, когда он смотрел на меня из глубины колодца… как будто маленькие черные камешки или кусочки угля вдавили в белую пасту.

Секунду или две мне казалось, что я вижу привидение. Потом она слегка пошевелила головой, и это снова была Вера, это она снова сидела здесь и выглядела так, будто слишком много выпила с вечера. Такое бывало уже не раз.

«Я действительно не знаю, Долорес, — ответила она. — Мы отдалены друг от друга».

Это все, что она сказала, и это все, что ей нужно было сказать. Все эти ее рассказы об их жизни — придуманные истории, как я теперь уже знаю, — не открыли мне больше, чем эти несколько слов: «Мы отдалены друг от друга». Большую часть времени, проведенного мной в Симмонс-доке, я размышляла над этим ужасным словом. Отдалены. От одного звука этого слова мурашки пробегают у меня по коже.

Я сидела там и собирала все эти старые кости в последний раз, а потом я отложила их в сторону и ушла с того места, где провела большую часть дня. Я решила, что для меня не так уж и важно, чему поверишь ты или кто-то другой. Все кончено, видишь ли, — для Джо, для Веры, для Майкла Донована, для Дональда и Хельги… и для Долорес Клейборн тоже. Так или иначе, но все мосты, соединяющие прошлое с настоящим, сожжены. Знаешь, у времени тоже есть свое пространство, как то, что находится между островом и материком; только единственный паром, на котором можно пересечь его, это память, а она как корабль-призрак — если тебе захочется, чтобы она исчезла, то со временем так и произойдет.

Но прочь все это — забавно, как все поворачивается, разве не так? Я помню, что промелькнуло у меня в голове, когда я снова поднималась по этим шатким ступеням, — то же самое, что и в тот момент, когда Джо высунул свою руку из колодца и чуть не сбросил меня вниз: «Я вырыл яму для своих врагов, но сам упал в нее». Мне казалось, когда я ступала по этим полуразрушенным ступеням (допуская, что они выдержат меня и во второй раз), что это наконец-то произойдет и что я всегда знала, что этим кончится. Просто мне понадобилось больше времени, чтобы упасть в мой колодец, чем это потребовалось Джо.

У Веры тоже была своя яма — и, если я и благодарю судьбу, так это за то, что мне не пришлось грезить о том, чтобы мои дети вернулись в жизнь, как это делала она… хотя иногда, когда я разговариваю по телефону с Селеной и слышу, как заплетается у нее язык, я думаю, существует ли какой-нибудь выход для любого из нас из боли и печали наших жизней. Я не смогла обмануть ее, Энди, — позор мне.

Но все равно, я приму все, что будет, и, стиснув зубы, все выдержу — совсем как раньше. Я не устану помнить о том, что двое из моих детей все же живы и что они преуспевают вопреки тому, чего ожидали от них на Литл-Толле, когда они были еще детьми, преуспевают наперекор тому, кем они могли бы стать, если бы их папаша не накликал на себя несчастный случай 20 июля 1963 года. Видишь ли, жизнь — это не выбор и предложение, и если я когда-нибудь забуду поблагодарить Бога за то, что моя девочка и один из моих сыновей живы, в то время как Верины дети мертвы, я отвечу за грех неблагодарности, когда предстану перед Высшим Судом. Мне бы не хотелось этого. На моей совести и так достаточно грехов — и, возможно, на моей душе тоже. Но послушайте меня, вы трое, выслушайте хоть это, если вы так ничего и не поняли: все, что я сделала, я сделала ради любви… из-за естественной материнской любви к своим детям. Это самая сильная любовь в этом мире, и самая смертельная. Нет на земле человека сильнее и страшнее, чем мать, которая боится за своих детей.