Затем я подходила к ней и вытирала ей слезы фартуком или
платочком, который всегда лежал у Веры под подушкой, целовала ее и говорила:
— Вот так, дорогая, — они ушли. Я отрезала эти проклятые
провода. Посмотри сама.
Вера смотрела (хотя в эти дни, должна я вам сказать, она
действительно ничего не могла видеть), потом она, все еще всхлипывая, обнимала
меня и говорила:
— Спасибо, Долорес. Я думала, что в этот раз они доберутся
до меня наверняка.
А иногда Вера называла меня Брендой, когда благодарила, —
Бренда была экономкой в балтиморском доме Донованов. Иногда она называла меня
Клариссой, которая была ее сестрой, умершей в 1958 году.
Бывали дни, когда, поднимаясь в спальню Веры, я находила ее
наполовину свесившейся с кровати и кричащей, что к ней в подушку забралась
змея. В другой раз, когда я вошла к ней в комнату, Вера сидела, с головой
укрывшись покрывалом, и орала, что окна заворожили солнце, и теперь оно сожжет
ее. Иногда Вера даже клялась, что чувствует, как шипят ее загоревшиеся волосы.
Неважно, что шел дождь или на улице был непроглядный туман; она уверяла, что
солнце изжарит ее заживо, поэтому я опускала шторы и успокаивала Веру, пока она
не переставала плакать. Иногда я продолжала сидеть возле нее даже после того,
как она успокаивалась, потому что я чувствовала, что она дрожит, как щенок
после расправы, учиненной жестокими мальчишками. Она снова и снова просила меня
осмотреть ее кожу и сказать, если я увижу ожоги. Я снова и снова повторяла ей,
что ничего нет, и только после этого Вера иногда засыпала. А иногда она просто
входила в ступор и разговаривала с отсутствующими людьми. Иногда она говорила
по-французски, я не имею в виду, что она говорила по-французски так, как
говорят на острове. Вера с мужем обожали Париж и ездили туда при любом удобном
случае — когда с детьми, а когда и одни… Иногда, пребывая в хорошем настроении,
Вера рассказывала о Париже — кафе, ночные клубы, галереи, лодки на Сене — мне
нравилось слушать ее. Вера была прекрасной рассказчицей: слушая ее, вы почти
видели то, о чем она говорила.
Но самое ужасное — этого она боялась больше всего — было не
что иное, как зайчики из пыли. Вы понимаете, о чем я говорю: эти маленькие
комочки пыли, собирающиеся под кроватью, в углах и под дверью и напоминающие
стайку одуванчиков. Я знала, что Вера боится именно их, даже когда она не
говорила об этом, и чаще всего мне удавалось быстренько успокоить ее, но почему
она так боялась этих призраков, кем они казались ей на самом деле — этого я не
знала, хотя однажды, мне кажется, я поняла. Не смейтесь, но это пришло ко мне
во сне.
К счастью, истории с зайчиками из пыли повторялись не так
часто, как случаи с солнечными ожогами или проводами в углу, но когда дело
касалось их, я знала, что для меня настали тяжелые времена. Я знала, что все
дело в зайчиках, даже если это случалось посреди ночи и я спала в своей
комнате, плотно закрыв дверь, а Вера начинала стонать. Когда она была помешана
на других вещах…
Что, милочка?
Нет, тебе нет нужды придвигать этот сверхсовременный
магнитофон ближе; если ты хочешь, я буду говорить громче. Честно говоря, я
самая громкоголосая сука, которая только встречалась вам в жизни; Джо любил
повторять, что у него только одно желание, когда я прихожу домой, — засунуть
комочки ваты в уши. Но от одного воспоминания, как Вера вела себя при появлении
зайчиков, меня пробирает дрожь, и если я сбавила тон, так это всего лишь
доказывает, что до сих пор я не могу забыть этого. Даже после ее смерти. Иногда
я пыталась ругать Веру.
— Почему ты впадаешь в такие глупости, Вера? — говорила я.
Но это не было обманом. По крайней мере, Вера не обманывала меня. Я все больше
прихожу к мысли о том, как Вера покончила с собой, — она запугала сама себя до
смерти этими зайчиками. И, думаю, это не так уж далеко от истины.
Так вот, я начала говорить, что, когда Вера была помешана на
других вещах — змее в подушке, солнце, проводах, — она пронзительно кричала.
Когда же дело касалось зайчиков, то она визжала, как недорезанный поросенок. В
данном случае не было даже слов. Просто душераздирающий визг.
Я вбегала, а она рвала на себе волосы или раздирала себе
лицо ногтями и становилась похожей на ведьму. Глаза ее были огромными и всегда
смотрели куда-то в угол.
Иногда Вере даже удавалось произнести: «Пыльные зайчики,
Долорес! О Господи, пыльные зайчики!» Но чаще всего Вера могла только визжать и
безумствовать. Она прикрывала глаза ладонями, а потом снова убирала руки.
Казалось, она не может смотреть, но и не смотреть она тоже не в силах, а потом
она начинала царапать себе лицо. Я пыталась оторвать ее руки, но чаще всего она
все же успевала пустить себе кровь, и каждый раз я удивлялась, как это
выдерживает сердце этой старой и тучной женщины.
Однажды Вера просто свалилась с кровати и так и осталась
лежать на полу, подвернув ногу. Я вбежала, а она лежит на полу, тарабаня
кулаками по полу, как ребенок, бьющийся в истерике, пытаясь подняться. Это был
один-единственный раз, когда я вызвала доктора Френо посреди ночи. Он примчался
из Джонспорта на катере. Я позвонила ему, так как считала, что Вера сломала
ногу, должна была сломать, судя по тому, как та была вывернута, к тому же она
чуть не умерла от шока. Но этого не произошло — я не знаю, почему этого не
случилось, но Френо сказал, что у нее только вывих, — и на следующий день у
Веры начался один из периодов ремиссии, она ничего не помнила о событиях
прошлой ночи. Несколько раз, во времена просветлении, я расспрашивала Веру о
зайчиках из пыли, но она смотрела на меня так, будто это я сошла с ума, будто
она не имеет ни малейшего представления, о чем я говорю.
После нескольких таких случаев я знала, что делать. Как
только я слышала, что Вера визжит подобным образом, я вставала с кровати и
выходила из спальни — вы же знаете, что моя спальня была рядом с ее, нас
разделяла только кладовка, в которой я держала щетку для собирания пыли со
времени первого приступа Веры. Я влетала в комнату, размахивая щеткой и вопя во
все горло (только так я могла заставить услышать себя).
— Я добралась до них, Вера! — вопила я. — Я добралась до
них! Держись!
Я с усердием подметала то место, куда указывала Вера, а
потом ради предосторожности подметала вокруг. Иногда она успокаивалась после
этого, но чаще всего продолжала кричать, что зайчики все еще прячутся под
кроватью. Поэтому я вставала на четвереньки и делала вид, что подметаю и там.
Однажды эта глупая, напуганная, жалкая колода чуть не свалилась с кровати прямо
на меня, пытаясь наклониться, чтобы посмотреть самой. Она бы раздавила меня,
как муху. Вот это была бы комедия!
Однажды, подметя во всех местах, которых она боялась, я
показала Вере пустой совок для мусора и сказала:
— Вот, дорогая, видишь? Я подобрала их все до единого.
Сначала Вера взглянула на совок, а потом на меня, она вся
дрожала, глаза почти утопали в слезах, напоминая камешки среди бурлящего
потока, а потом прошептала: