— Да.
— Я шатался с Дэйви Барклэем, Чарльзом Джеймсом — только все
ребята звали его Сынок, — Хэролдом Роберсоном, Флойдом Тиббитсом…
— С Флойдом? — ошарашенно спросила Сьюзан.
— Да, а ты его знаешь?
— Я с ним гуляла, — сказала она, испугалась, что голос
прозвучал странно, и заторопилась: — Сынок Джеймс тоже еще тут. У него на
Джойнтер-авеню бензоколонка. Хэролд Роберсон умер. Лейкемия.
— Все они были старше меня на год — два. У них был клуб.
Элитный, знаешь ли. Обращаться только Кровавым Пиратам с тремя рекомендациями.
— Бен хотел, чтобы это прозвучало легко, но в словах таилось бремя давней
горечи. — Но я был настырным. От жизни я хотел только одного — стать Кровавым
Пиратом… по крайней мере, в то лето. Они, наконец, ослабли и сказали, что меня
могут принять, если я пройду посвящение, которое выдумал Дэйви. Мы все пойдем
на холм к дому Марстена, и мне надо будет зайти внутрь и что-нибудь вынести
оттуда. Какой-нибудь трофей.
Он хохотнул, но во рту у него пересохло.
— И что же произошло?
— Я забрался в дом через окно. Хотя прошло уже двенадцать
лет, в доме все еще было полно хлама. Газеты, должно быть, забрали во время
войны, но прочее осталось. В коридоре возле входной двери стоял стол, а на нем один
из снежных шаров — знаешь, о чем я? Там внутри крошечный домик и, когда
встряхнешь, идет снег. Я сунул шар в карман, но не ушел. Мне действительно
хотелось доказать, какой я. Поэтому я пошел наверх — туда, где он повесился.
— О Господи, — сказала Сьюзан.
— Залезь в бардачок, достань мне сигарету, ладно? Я пытаюсь
закончить, но без сигареты нельзя.
Она дала ему сигарету, и Бен чиркнул прикрепленной к
приборному щитку зажигалкой.
— В доме воняло. Не поверишь, как воняло. Плесенью и гниющей
мебелью… или коврами… и еще был какой-то прогорклый запах, как от
испортившегося масла. И запах какой-то живности — крыс, сурков или еще чего-то
— которая гнездилась в стенах, а может, устроилась на зимнюю спячку в погребе.
Едкий сырой запах. Я прокрался по лестнице — перепуганный насмерть малыш девяти
лет. Вокруг поскрипывал и оседал дом, и слышно было, как по другую сторону
штукатурки от меня разбегаются какие-то твари. Я все время думал, что за спиной
слышу шаги. И боялся обернуться — вдруг я увидел бы Хьюби Марстена, тащившегося
следом с совершенно черным лицом и петлей в руке.
Бен очень сильно сжал руль. Легкость из его тона исчезла.
Яркость воспоминаний немного испугала Сьюзан. В слабом свете приборной доски
лицо Бена прорезали вертикальные морщины, как у человека, путешествующего по
ненавистной стране, которую не удается полностью забыть.
— Наверху лестницы я собрал всю храбрость и пробежал по
коридору к комнате. Моя идея была такова: вбежать туда, схватить там что-нибудь
еще и убираться к чертовой матери. Дверь в конце коридора оказалась закрыта. Я
видел, как она все приближается и приближается, видел, что петли осели, а
нижний край покоится на порожке. Мне видна была серебряная дверная ручка,
немного потускневшая в том месте, где за нее брались рукой. Когда я потянул за
нее, нижний край двери визгливо заскрежетал по дереву пола, как будто женщина
закричала от боли. Думаю, будь я умнее, я сразу бы развернулся и убрался оттуда
к черту. Но я был по уши накачан адреналином, поэтому вцепился в дверь обеими
руками и изо всех сил потянул. Дверь распахнулась. А за ней оказался Хьюби — он
свисал с балки, свет из окна очерчивал силуэт его тела.
— Ох, Бен, не надо, — нервно сказала Сьюзан.
— Да нет, я правду говорю, — настаивал он. — Правду о том,
что увидел девятилетний мальчик и что мужчина, вопреки всему, помнит двадцать
четыре года спустя. Там висел Хьюби, и лицо у него было вовсе не черным. Оно
было зеленым. Глаза заплыли опухолью. Руки синевато-бледные… отвратительные. А
потом он открыл глаза.
Бен глубоко затянулся и выкинул сигарету за окошко, в
темноту.
— Я завизжал так, что, наверное, и за две мили было слышно.
А потом кинулся наутек. На середине лестницы я упал, слетел вниз, поднялся,
выбежал через входную дверь и дунул прямиком по дороге. Ребята ждали меня
примерно полумилей дальше. Тут-то я и заметил, что так и держу в руке
стеклянный шар. Он до сих пор у меня.
— Ты же на самом деле не думаешь, что видел Хьюберта
Марстена, а, Бен?
Далеко впереди Сьюзан увидела мигающий желтый огонь, который
обозначил центр города, и обрадовалась.
После долгой паузы он сказал:
— Не знаю. — Он сказал это неохотно, с трудом, словно
предпочел бы сказать «нет» и тем самым закрыть тему. — Вероятно, я так завелся,
что все это мне померещилось. С другой стороны, в идее, будто дома поглощают
выраженные в их стенах эмоции, будто они хранят что-то вроде… сухого экстракта
— в этом есть своя правда. Возможно, подходящая личность… личность мальчика с
развитым воображением, например… может сработать как катализатор, и этот сухой
экстракт вызовет активное проявление… не знаю, чего. Я говорю не о привидениях
как таковых. Я говорю о неком трехмерном психическом телевидении. Может быть,
это даже нечто живое. Чудовище, если хочешь.
Она взяла у него одну сигарету и прикурила.
— Ну, все равно. Много недель спустя я все еще спал при
включенном свете, а снилось мне, что я до конца жизни открываю и закрываю ту
дверь. Стоит мне перенести стресс, и сон возвращается.
— Это ужасно.
— Нет, вовсе нет, — сказал Бен. — Ну, как бы там ни было, не
слишком. Он ткнул большим пальцем в безмолвно спящие дома Джойнтер-авеню,
которые они проезжали. — Иногда я недоумеваю: почему самые доски этих домов не
кричат от ужасных вещей, которые случаются во сне.
Он помолчал.
— Если хочешь, поехали в центр, к Еве, немножко посидим на
крыльце. Внутрь пригласить тебя я не могу, но у меня в морозилке парочка
бутылок «кока-колы», а в комнате, если есть желание выпить перед сном, немного
«Бакарди».
— Я была бы двумя руками «за».
Он свернул на Рэйлроуд-стрит, внезапно выключил фары и
заехал на маленькую грязную стоянку, которой пользовались постояльцы
меблированных комнат. Выкрашенное в белый цвет заднее крыльцо было обведено
красной каймой. Выстроившиеся в ряд три плетеных стула глядели на Королевскую реку.
Река казалась ослепительным сном: на дальнем берегу в деревьях запуталась
поздняя летняя луна, на три четверти полная; она рисовала на воде серебряную
дорожку. Поскольку город молчал, Сьюзан расслышала слабый шум пенящейся воды,
которая стекала в шлюзы дамбы.
— Садись. Я сейчас.
Он вошел в дом, тихонько притворив дверь-ширму, а она
уселась в одну из качалок. Несмотря на свою странность, Бен ей нравился. Сьюзан
была не из тех, кто верит в любовь с первого взгляда, хотя она действительно не
сомневалась, что часто возникает мгновенное вожделение (которое обычно более
невинно именуется увлечением). И все-таки Бен не был человеком, который мог бы
заурядно вдохновить на полночные писания в хранящемся под замком дневнике — он
был слишком худощав для своего роста, немного бледноват. Его лицо было
самоуглубленным и книжным, а глаза редко выдавали ход мысли. Все это венчала
тяжелая копна черных волос, которая выглядела так, словно ее расчесывали не
гребешком, а пальцами. И эта история…