Близкие люди - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Устинова cтр.№ 98

Но она была совсем рядом, такая близкая и такая… своя.

Он чувствовал кожей, как двигается ее горло, когда она говорит, как ее волосы щекочут его, как бесцельно скользит ее палец вдоль его закинутой за голову руки, как она улыбается и как дышит.

Он даже подумать не мог спокойно о том, что нужно встать, одеться и продолжать жить привычной нормальной жизнью, в которой он увяз по самые уши.

Что этой ночью останется один. Опять. Как всегда.

— Давай еще полежим, — попросил он, ненавидя себя за жалкий тон вокзальной сироты, — до Ивана целых полтора часа. Давай полежим, а?

— Давай, — моментально согласилась Ингеборга, — поесть мы и с ним вместе можем, а вот полежать…

— Ты уедешь? — спросил он внезапно. Он не собирался спрашивать. Наоборот, он собирался предоставить решение этого вопроса ей самой, но не удержался.

— Ты хочешь, чтобы я осталась? — спросила она живо. — А Иван нас не застукает?

Он молчал. Какое это имело значение, застукает их Иван или нет! Он спрашивал ее совсем про другое.

— Конечно, я могу остаться, — сказала она задумчиво, — я почитаю Ивану на ночь, а потом мы телевизор можем посмотреть, или что еще ты там делаешь по вечерам…

Он схватил ее и прижал к себе так, что внутри у нее что-то жалобно пискнуло.

Пожалуй, все правда. Пожалуй, это не новый способ дрессировки зверей.

— Вот и хорошо, — сказал он ей в ухо и почувствовал, как покрывается щекотными мурашками ее кожа между лопаток, — а телевизор мы вполне можем и не смотреть. Жалко тратить вечер на телевизор!..

Через десять минут он спал каменным сном насмерть уставшего человека, а Ингеборга жалостливо смотрела ему в лицо. Из художественной литературы и американского кинематографа ей было хорошо известно, что мужчины не выносят, когда их жалеют. Несмотря на всю сомнительность данного постулата, она была рада, что он спит и она может вволю нажалеться на свободе.

Под глазами и на висках у него лежали желтые тени, а светлые ресницы оказались неожиданно длинными и наивными, как у белобрысой деревенской девчонки. Пальцы вздрагивали во сне, сжимались в кулаки, и Ингеборга осторожно распрямила их, как будто стиснутых сильной судорогой. Он дышал почти бесшумно, хотя ей почему-то казалось, что он непременно должен сопеть, как медведь в берлоге. Впрочем, она точно не знала, как именно сопят медведи. Ей представлялось, что очень уютно.

Как посмела та женщина так обойтись с ним? И главное — зачем?! Возможно, он совсем не подходил ей, возможно, он раздражал и злил ее, чего проще было отпустить его на свободу и навсегда забыть о нем?! Зачем ей потребовалось убеждать его в том, что он неполноценное, невыносимое, похотливое животное?! Как он сказал? Жирная свинья?

Почему он терпел это? Его-то что заставляло? Заниженная самооценка, как это называлось в курсе психологии, который преподавали в университете? Или какие-то более сложные мозговые выкрутасы? Извращение? Самоуничижение? Боязнь посмотреть правде в глаза?

Впрочем, меньше всего Павел Степанов был похож на извращенца. Он был похож на нормального мужика, замученного неожиданно навалившимися неприятностями, которые то и дело грозили перерасти в категорию катастрофы.

Ингеборга улыбнулась и повыше натянула на него одеяло.

И поцеловала в сгиб локтя. И потом еще в ключицу. Потом медленно и осторожно вытащила из-под него свою ногу и выбралась из постели. Он даже не шевельнулся.

Она покопалась в куче одежды, нашла свою — второй носок все-таки куда-то пропал, — на цыпочках вышла из комнаты и тихо-тихо прикрыла за собой дверь.

Снег за окном, за голубыми, встопорщенными от крахмала занавесками, продолжал валить.

Степан проснулся в сумерках и некоторое время лежал, соображая, что с ним такое. Заболел? Когда? И чем? Похмелье? Кто его привез с работы и какой, выходит, день недели?

Все еще пятница? Или уже суббота?

О том, что с утра на дворе была пятница, он помнил очень отчетливо.

И тут он все вспомнил — «Памяти Карузо», сжатый кулачок, упершийся ему в грудь, безумие, разбросанная одежда, пушистая макушка под его щекой, и потом еще много, много всего…

Он так быстро сел, что от резкого движения зазвенело в ушах и в глазах поплыли какие-то огненные точки.

Как это вышло, что он уснул? Он помнил очень отчетливо, как они занимались любовью на его диване, а потом лежали, прижавшись друг к другу, и она рассказала ему, что мечтала его соблазнить, — глупость какая! И он рассказал ей про Леночку и про «свиное рыло», но это было как-то легко, будто он рассказывал не о себе, а о чем-то то ли прочитанном, то ли услышанном и не имеющем к нему самому никакого отношения. А потом он уже ничего не помнил.

Выходит, он уснул, и пока он спал, Ингеборга ушла.

Ничего страшного. У нее могли быть свои планы на вечер, а он приехал рано, и она вполне могла уйти, не имея в виду ничего ужасного.

Несколько часов назад он был почти уверен, что все это правда, а не новый, улучшенный способ дрессировки зверей.

Он выбрался из-под одеяла и стал лихорадочно одеваться.

А Иван? Где Иван? Или она уехала, так и не дождавшись Ивана? Застегивая джинсы, он глянул на часы. Семь. Ивана должны были привезти в полседьмого.

Держа в руке водолазку, он вывалился из комнаты. Свет в коридоре ослепил и как бы придавил его. Он зажмурился и тут услышал бодрый голос сына:

— …такие лазерные. Вы знаете, что такое лазерные пушки, Инга Арнольдовна?

— Не вполне.

— Ну Инга Арнольдовна! Ну мы же смотрели «Звездные войны, эпизод первый»! Вы что, не помните?!

— Я помню, конечно, но не так чтобы очень отчетливо.

— Ну вот, а там всем давали такие лазерные… ну не пушки, а… оружие такое лазерное, и мы друга в друга палили! Я три раза попал, и меня орденом наградили. Он у меня в рюкзаке, я вам сейчас покажу. И папе покажу, когда он встанет. А Илюха все время мазал. Он ни одного раза не попал, вы представляете? Я даже хотел под него подставиться, но потом передумал…

— А что вы ели?

— Мороженое ели. Чипсы ели. Кока-колу пили.

— По-моему, у некоторых с утра так болел живот, что они не могли сделать ни глотка морковного сока, а другие им говорили, чтобы на этой вечеринке они даже и не думали про кока-колу.