Вечера в древности - читать онлайн книгу. Автор: Норман Мейлер cтр.№ 204

На эту грубость, обрушившуюся на боль его воспоминаний, он ответил лишь вздохом: «За то, что Он убил меня, — сказал он, — не последовало бы никакого наказания. Но Аменхерхепишеф разъярился на Свою мать и вот в два взмаха кинжала Он лишил Ее пупка, нарушив этим Ее связь с Царственными предками. Тут же, в раскаянии, Он отрезал и собственный пупок. Поскольку с Собой Он поступил еще более жестоко, чем со Своей матерью, от потери крови Он потерял сознание в Ее садах.

В это время Усермаатра все еще находился в Шатре, но Своим внутренним взором Он узрел, что случилось, и, не имея рядом никого из более доверенных придворных, Он послал Пепти прикончить Своего Сына. Главный Писец, обнаружив Аменхерхепишефа лежащим без сознания от потери крови, ни мгновения не колеблясь, рассек Ему позвоночник у основания шеи. За этот решительный поступок Пепти был назначен Визирем и хорошо служил Усермаатра. Я никогда по достоинству не ценил ни этого человека, ни его способностей».

«А Нефертари?»

Мой прадед помолчал. «Поскольку Она была моей матерью, я не могу говорить о Ней таким образом. Тебе скорее пристало бы уважать мое молчание, потому что ты все еще не более чем моя внучка».

Моя мать, однако, не выказала ни малейших признаков испуга. Конечно, ее поведение было почти непристойным, и моему Отцу это не понравилось. Конец повествования Мененхетета лег тяжестью на Его сердце. Он вздохнул, словно печали всех этих событий прошли через Его губы, подобно горестному звуку, Он даже с любопытством посмотрел на Свои пальцы, словно раздумывая, сколько смогут удержать Его руки.

Затем Он и мой прадед стали обмениваться пристальными взглядами, в которых сквозила какая-то робкая стыдливость В тот час ни один из них не казался довольным, и все же не был готов признаться в этом. Несомненно, мой прадед выглядел уставшим вдвойне — с одной стороны, его утомило долгое повествование, а с другой — сомнение в том, что все, что ему пришлось рассказать этой долгой ночью, принесет ожидаемые плоды.

Не был удовлетворен и мой Отец. Вкус последних событий не смог дать Ему чувства насыщения. Напротив, Он желал большего. «Я просил, — начал Он, — чтобы ты рассказал о Битве при Кадеше, а когда с этим было покончено, попросил тебя продолжить. Ты был любезен и сделал это, и, Я уверен, ничего от Меня не скрыл».

«Возможно, — сказал Мененхетет, — я рассказал слишком много».

«Лишь тогда, — живо и язвительно вставила моя мать, — когда ты говорил о своих самых великих намерениях».

«Нет, ты поведал нам все, что было должно рассказать, — сказал Птахнемхотеп, — и Я уважаю тебя за это».

Мененхетет вежливо склонил голову.

«Я даже отвечу тебе откровенностью. Твои мысли, раскрытые нам в их истинном виде, многому научили Меня в отношении Моего Царства. И все же сейчас Я очень бы хотел, чтобы ты несколько ближе познакомил Меня со своими остальными жизнями».

Мой прадед был в явном затруднении. «Мой рассказ не стоил бы Твоего терпения, — сказал он. — По сравнению с моей первой жизнью, они далеко не так поучительны».

«О нет, — сказал мой Отец, — Я не желаю этого слушать. Мой предок Усермаатра навечно пожаловал тебе титул Хранителя Тайн, которые Известны Лишь Одному. Для Меня это достаточно высокий титул. Говорю тебе, ничего не скрывая: во времена, когда Египет слаб, Фараон должен искать понимания, которое недоступно более никому. Как иначе может устоять Его Трон?»

«Я не заслуживал этого титула. Другие знали больше».

«Твое упрямство утомительно, — сказала Хатфертити. — Почему ты не хочешь сделать приятное Фараону?»

«Я бы сделал, — ответил Мененхетет, — если бы знал как. Ведь я помню свою вторую жизнь совсем не так отчетливо, как первую. Моя первая мать видела Амона в момент моего зачатия. Но что было в сердце Нефертари? Иногда я думаю, что самую сильную страсть, на какую только способна прекрасная женщина, когда она горда и чрезвычайно избалована, она переживает в момент, когда она видит своего умирающего любовника».

Его слова, словно стрела, были посланы прямо в мою мать и в любое другое время вывели бы ее из себя, но в этот час она была начеку. Вечер пошел ей на пользу. «Какое жестокое замечание, — сказала она. — Мне кажется, Нефертари любила тебя больше, чем следовало. И дорого заплатила за это. Потерять свой пупок и старшего сына…» — Ее передернуло от неподдельного ужаса.

«Да, — сказал Мененхетет и тоже вздохнул. Я снова почувствовал, насколько он устал. — Много лет я провел в размышлениях о непостижимой для меня загадке. Кто мог бы сказать, встретившись со мной той ночью, любила ли меня Нефертари или просто заплатила слишком высокую цену за некое проклятье, наведенное Медовым-Шариком, которая, уверяю вас, из-за тех жалких мест, которые получила в День Пожалования, чувствовала себя преданной самым убийственным образом. Такие мысли приходят в голову, когда у меня бывает мало поводов для веселья. Но я также знаю и часы, когда говорю себе, что Боги достаточно хорошо позаботились о Мененхетете, позволив ему быть выношенным во чреве Царицы».

«О да, — сказала Хатфертити. — До сих пор твое истинное желание — стать Фараоном, хоть тебе это никогда и не удавалось».

Мой прадед внимательно посмотрел на нее и покачал головой. «Ты придаешь слишком большое значение тому часу, когда эта мысль представилась мне моей мечтой».

«Но ведь она принесла тебе радость, — сказал Птахнемхо-теп. — Дорогой Мененхетет, не отрицай заветной страсти своего сердца. Даже сейчас Я вижу, как огонь вспыхивает в твоих глазах, когда Хатфертити напоминает об этом желании».

«Это было бы святотатством», — ответил мой прадед, но я не знал, хватит ли у него сил спорить одновременно со своей внучкой и с Фараоном.

Все равно Хатфертити насмешливо спросила: «Святотатством? Откуда такое благочестие? Неужели вкус помета летучих мышей полностью улетучился с твоих губ?»

«С каждым мгновением, — сказал Мененхетет, — твое поведение становится все более схожим с поведением Царицы».

Однако, когда Птахнемхотеп всего лишь с удовольствием рассмеялся при этом замечании, будто намекая, что в этом нет ничего невозможного, Мененхетет, видимо, решил отступить. «Я бы попытался, — сказал он, — поведать Тебе об этих других жизнях, ибо для меня — дело чести оставаться неутомимым, служа Тебе, однако попытка пробудить такие воспоминания однажды уже оказалась изнурительной. С тем же успехом можно стараться сдвинуть камни собственной гробницы! На самом деле мои стремления гораздо скромней, чем Ты мог подумать. Оглядываться назад — это значит истощать себя, а припоминание моих прежних жизней стало для меня прямо-таки ремеслом. Я бы даже сказал, что большая часть моего четвертого существования прошла в подрывающих силы трансах».

Тут моя мать разразилась страстным и яростным смехом. «Не все это знание было добыто в мучениях!» — воскликнула она.