Американская мечта - читать онлайн книгу. Автор: Норман Мейлер cтр.№ 66

– И вы вернули ее в монастырь?

– Да.

– И отреклись от собственной дочери?

– Да. Ну, а теперь понимаешь, почему ты должен явиться на похороны? Это как-то связано с тем, о чем я тебе рассказал: тогда она простит меня, я уверен, что простит. Боже мой, Стивен, разве ты не видишь, как я страдаю?

Но страдающим он как раз и не выглядел. Его глаза полыхали зеленым пламенем, на щеках горел румянец, никогда еще он не был так похож на большого и сильного зверя. И аура звериной алчности витала вокруг него.

– Послушай, – сказал он, видя, что я не тороплюсь с ответом, – знаешь, зачем ко мне приходил Гануччи?

– Нет.

– Потому что в наших с ним делах он сейчас в проигрышной ситуации. Итальянцы – умный народ. Они понимают, что, когда в семью приходит смерть, можно рассчитывать на амнистию.

Я понял, на что он намекал.

– Но захочу ли я предоставить амнистию вам? – сказал я.

Наконец-то мне удалось вывести его из себя. Его глаза глядели на меня с убийственной злобой.

– Забавно, – сказал Келли, – что ты так и не научился понимать итальянцев. Впрочем, я и сам долго не понимал того, что, когда итальянцы говорят о ком-нибудь «он рехнулся», это значит, что человек утратил чувство страха и, следовательно, напрашивается на то, чтобы его убили. И будь я итальянцем, я сказал бы, что ты рехнулся.

– Я буквально умираю от страха.

– В таком случае, ты ведешь себя весьма странно. Что это ты проделывал там, на балконе?

– Так, небольшой эксперимент.

– Что-то связанное с тем, о чем я тебе рассказал?

– Возможно.

– Да, Дебора объяснила мне как-то раз, что ты намерен опровергнуть теории доброго старого Фрейда, доказав, что корень неврозов в трусости, а не в старичке Эдипе. Я всегда говорю: чтобы превзойти еврея, нужен другой еврей. Господи, значит, ты проводил на парапете небольшие маневры? Чтобы выяснить, чья возьмет? Верно, Стивен? И теперь ты готов к настоящей прогулке по парапету?

В его голосе я услышал Деборины интонации и потому ответил чересчур поспешно:

– Да, я готов, – заявил я, сказав тем самым слишком много.

– Готов?

– Еще не совсем.

– А почему еще не совсем?

– Я слишком много выпил.

– И ты не решишься?

– Не решусь, если ничто не будет поставлено на карту.

Он держал в руке рюмку с коньяком и глядел в нее так, словно видел там не просто игру света на поверхности жидкости, а потроха жертвы, на которых производится гадание.

– А если кое-что поставить на карту? – спросил он.

– Тогда возможно.

– Надо бы еще выпить, – сказал он.

Но когда я поднес рюмку к губам, локоть соскользнул с ручки кресла, и джин выплеснулся мне на щеку. А может быть, это была кровь? Капли Дебориной крови у меня на щеке, когда я обнимал ее, лежащую на мостовой, тесным и лживым объятием? Ощущение чего-то мокрого на щеке буквально сводило меня с ума. Я испытывал ужас оттого, что меня заставляли пройти по парапету, я не знал, смогу ли это сделать, но сама эта комната навевала на меня настроение, которое я не смел потревожить, казалось, что в наказание за это собственная плоть изменит мне, новое бремя тошноты, слабости и отчаяния обрушится на меня, стоит мне только встать и уйти отсюда. Кроме того, я не знал, сколь далеко простирается власть Келли. Может быть, ему достаточно просто поднять трубку, и какой-нибудь автомобиль налетит на меня прямо на выходе из отеля? Ничто уже не казалось мне невозможным. Я знал только, что угодил в трудную, почти безвыходную ситуацию, в которую он старается завлечь меня все глубже и глубже, как шахматный мастер, форсирующий свою победу, пока я не признаю, что потерпел поражение, и не выйду на балкон. А этого я не мог допустить.

– Ладно, Роджек, – сказал Келли, – давай поговорим начистоту. Есть только одна причина, по которой ты не можешь прийти на похороны. Верно?

– Да.

– И она заключается в том, что ты убил Дебору.

– Да.

Молчание сковало всю комнату. Вестник уже прибыл. Все разом сошлось в едином мгновении.

– Да, я убил ее, – сказал я, – но я не соблазнял ее в пятнадцатилетнем возрасте, никогда не отшвыривал от себя и никогда не порывал с нею.

И я решительно подался вперед, словно он был теперь в моей власти и я очистился от вины, порчи и земной грязи, и, поглядев на него, понял, что именно этого он от меня и добивался, что он потратил целую ночь на то, чтобы загнать меня в угол, и на губах у него заиграла улыбка, она играла на лице у Келли, как огни в гавани – иди сюда, говорили мне русалки, ты отнял у нас королеву, а мы захватили твоего короля, шах и мат, дружище, и, утратив последние крохи душевного здоровья, за которые я и так цеплялся, я рухнул в бездонную яму, где гудели электронные сирены и звучали стихи, надиктованные рентгеновским аппаратом, – ибо волна жуткой вони, что исходит от похотливого козла, отхлынула от него и обрушилась на меня. Я уже не понимал ни что делаю, ни почему, я очутился в некоем подводном царстве, и у меня не было иного выбора, кроме как плыть дальше – плыть и не останавливаться. Ибо стоит мне только остановиться, и меня постигнет несчастье. Воздух в комнате натянулся как струна. Возможно, причиной тому было спиртное в желудке, но мне чудилось, будто какая-то часть меня уплывает по коридору и чье-то порывистое дыхание, чья-то ненависть били мне в лицо, словно я прорывался через какое-то заграждение. В Келли просыпалось бешенство, которое порой овладевало Деборой: неистовый ураган, зарождающийся в болотной трясине, готовность к резне и каннибализму, – я задыхался от гнилостного запаха смерти, источаемого им. Скорее всего, уже через минуту мне суждено умереть, ярость Деборы бушевала сейчас в нем, он стал послушным орудием ее мести, и смерть витала надо мной, как перекличка голосов в эфире. Я ждал, что Келли вот-вот бросится на меня, казалось, мне стоит только закрыть глаза, и он подойдет к камину и схватит кочергу, – сдерживаемое до поры бешенство накаляло атмосферу. Нас словно окутали клубы дыма. Потом приступ удушья прошел, и его сменила мертвая тишина, – я слышал биение его пульса столь же отчетливо, как и биение своего собственного, громкий стук его сердца походил на шумы в микрофоне, – и я поплыл на волне опьянения к его берегу, манившему своей силой, ледяным наличием интеллекта и пламенеющим зноем похоти. Его тело пылало жаром, и между нами сейчас был жар примерно такой же, как между мною и Рутой в холле у Деборы, и я вдруг понял, как это у него получилось с Шерри, – почти так, как у меня с Рутой, – и понял, как у него получалось с Деборой, какой это был жаркий пламенный зверь о двух спинах, и я услышал, как он предлагает мне: давай приведем сюда Руту и займемся этим втроем, руками, ногами, губами и чем угодно, понежимся и помечемся на этом роскошном ложе, пока глаза не вылезут из орбит, похороним наконец дух Деборы, мародерствуя на ее трупе, ибо это была именно та кровать, то самое ложе, на котором он отправлялся с Деборой в путешествие по лунным горам и кратерам. А теперь ему хотелось поскорее похоронить ее, его одолевало желание накинуться на свою добычу, и вдруг такое желание охватило и меня – гулкое эхо того мгновения, когда я намеревался отведать с Рутой тела Деборы. «Давай же, – бормотал Келли, восседая на своем троне, – какого хрена робеть?» И голос его звучал так глухо, словно он пережевывал собственные зубы, а я по-прежнему пребывал в той пустоте, где копится молчание и смрад насилия еще не проникает в ноздри.