Наконец ко мне вышла Энни Фолк, опустилась рядом на колено и заговорила тихо и уважительно, что испугало меня еще больше:
— Пойдемте, Алекс. Пожалуйста, пойдемте. Быстрее. Я отведу вас к ней. Ее уже забрали из операционной.
Сначала мне показалось, что Кайла находится все еще под действием наркоза, но когда я подошел ближе, она шевельнулась. Глаза открылись, и она увидела меня. И узнала.
— Алекс… — прошептала она.
— Привет, милая, — шепотом ответил я и осторожно взял ее руку в ладони.
Сознание возвращалось к ней медленно. Она плотно зажмурила глаза. По щекам потекли слезы. Я и сам чуть не заплакал, но вовремя понял, что, если Кайла увидит меня в таком состоянии, это может ее испугать.
— Всё в порядке, — сказал я. — Всё уже позади. Тебя перевели в интенсивную терапию.
— Я так… испугалась, — сказала она, как говорят маленькие девочки. И это было очень трогательно, такой я ее еще никогда не видел.
— Немудрено, — сказал я, ища глазами стул, но не выпуская из руки ее ладонь. — Ты действительно сама сюда доехала?
Она даже улыбнулась, но взгляд ее был блуждающим — зрение еще не сфокусировалось.
— Я же знаю, сколько времени требуется машине «скорой помощи», чтобы туда добраться.
— Кто это сделал, Кайла? — спросил я тогда. — Ты знаешь его?
В ответ она снова зажмурилась. Моя свободная рука сжалась в кулак. Она знает, кто на нее напал, но боится сказать? Ее тоже предупредили, чтобы молчала?
С минуту мы сидели в тишине — пока она не набралась сил, чтобы разговаривать дальше. Я не хотел ее подгонять, как подгонял бедную Мину Сандерленд.
— Я поехала по вызову, на дом, — в конце концов сказала она, все еще не открывая глаз. — Позвонила сестра этого парня… Он наркоман. Пытался пересидеть ломку дома. Когда я туда приехала, он уже был совершенно не в себе. Не знаю, за кого он меня принял… Ну и пырнул…
Она замолчала. Я пригладил ей волосы и приложил ладонь к ее щеке. Я знаю, что жизнь — штука очень хрупкая, но к этому все равно никогда не привыкнуть, особенно если дело касается близкого тебе человека, когда смерть ходит совсем рядом с твоим домом.
— Ты побудешь со мной, Алекс? Пока я засну, а? Не уходи.
Голосок у нее опять стал слабый и нежный, как у маленькой.
Кайла никогда не казалась мне такой беспомощной, как сейчас, в палате. У меня сердце разрывалось, когда я смотрел на нее. Она же пыталась сделать человеку добро, и вот что вышло…
— Да, конечно, — сказал я. — Посижу с тобой. Никуда не уеду.
Глава 77
— Я какое-то время был в депрессии, как вам известно. А что это такое, вы знаете.
Я сидел напротив своей любимой докторши, моего персонального психолога, Адели Файнли. Адель, кроме всего прочего, еще и мой наставник. Это она подтолкнула меня к мысли заняться медицинской практикой, даже направила ко мне парочку пациентов. «Морские свинки» — так она их любит называть.
— Хочу рассказать вам о том, что меня сейчас беспокоит, Адель. Но это может занять несколько часов.
— Никаких проблем, — ответила она, пожав плечами. У Адели светло-каштановые волосы, ей немного за сорок, но она, кажется, совершенно не меняется с тех пор, как мы познакомились. Сейчас она не замужем, и я пытаюсь иногда представить себе нас вместе, но потом выбрасываю эту мысль из головы. Слишком идиотская идея, просто безумная. — Если, конечно, вы сумеете уместить эти несколько часов в пятьдесят минут, — продолжала она. Очень умненькая девочка, тон как раз подходящий, когда имеешь дело со мной.
— Постараюсь, — сказал я.
— Тогда приступайте, — кивнула она. — Время пошло. Часы уже тикают.
Я начал с рассказа о том, что произошло с Кайлой, о своих чувствах к ней, о том, что поправляться она отправилась к своим родителям в Северную Каролину.
— Тут моей вины нет. И я не чувствую себя виноватым в связи с нападением на нее… По крайней мере напрямую виноватым.
Адель не смогла сдержать удивления — даже при ее опыте! У нее брови полезли на лоб, выдавая ее собственные мысли.
— А косвенно?
— У меня есть ощущение общей вины — словно я мог тогда что-то сделать, чтобы этого нападения не было.
— Что, например?
Я улыбнулся. Потом улыбнулась и Адель.
— Ну, например, ликвидировать всю преступность в округе Колумбия, — сказал я.
— Опять вы прикрываетесь своим юмором!
— Непременно. Но самое скверное вот в чем. Каким бы рациональным человеком я вам ни казался, я действительно виню себя за то, что мог как-то защитить Кайлу, но не сделал этого. Да, я знаю, это очень странно, Адель, думать так. Да еще и произнести это вслух. Но так оно и есть на самом деле.
— Расскажите мне поподробнее об этой «защите», которую вы могли бы обеспечить Кайле. Мне нужно это знать, Алекс.
— Не стоит заострять на этом внимание. Кроме того, я, кажется, не употреблял слова «защита».
— Вообще-то употребили. Как бы то ни было, давайте рассказывайте. Сами же сказали, что хотите мне все рассказать. И вам это, вероятно, более необходимо, чем вы думаете.
— Я не мог бы сделать решительно ничего, чтобы помочь Кайле. Теперь вы довольны?
— К этому я и веду, — ответила Адель. И замолчала, ожидая, когда я продолжу.
— Все это связано с той ночью, когда погибла Мария. Я ведь там был. И все видел. И умерла она у меня на руках. И я не мог сделать ничего, чтобы помочь женщине, которую я любил. И ничего не сделал. Я даже до сих пор не поймал того сукина сына, который ее убил.
Адель продолжала молчать.
— И знаете, что самое отвратительное? Я все еще не уверен, что та пуля предназначалась не мне. Мария повернулась ко мне, обняла… и получила пулю…
Мы долго сидели в молчании, а молчать мы умеем оба. Я никогда еще не открывал Адели этих своих соображений, да и вообще никому о них не говорил.
— Адель, мне надо как-то изменить свою жизнь.
Она молчала. Умная и тонкая, такими психологи и должны быть, как я считаю, и именно таким я хочу стать, когда наконец повзрослею.
— Вы мне не верите?
— Я бы хотела вам верить, Алекс, — ответила она тихо. — Нет, конечно, я вам верю. — И потом добавила: — Только сами-то вы себе верите? Вы действительно считаете, что кто-то из нас может измениться? Сами-то вы можете?
— Да, — ответил я. — Я верю, что смогу измениться. Только слишком часто остаюсь в дураках.
Она рассмеялась:
— Я тоже.
— Ни за что не поверю, что за весь этот бред надо платить, — пошутил я.
— Сочувствую, — сказала Адель. — Но ваше время истекло.