В десять утра следующего дня я сижу в баре «Невского Паласа», пью шампанское, верчу в руках телефон и перечитываю нашу с Юлией ночную переписку. И по радио звучит голос Dido из песни Eminem — «Stan»:
My tea's gone cold,
I'm wondering why I got out of bed at all
The morning rain clouds up my window and
I can't see at all
And even if I could it'd all be grey,
but your picture on my wall
It reminds me that it's not so bad
It's not so bad.
И я думаю о том, что совершенно запросто сегодня утром она получает мое эсэмэс, просыпаясь на груди другого мужчины, и так же нежно она целует его в подбородок, а он щурится с утра и гладит ее по волосам, и они улыбаются, сладко потягиваясь, и готовятся войти в этот день, искупавшись друг в друге.
И возможно, вчера она говорила со мной, выйдя на кухню, а за стеной была веселая компания и ее подруги периодически выходили из комнаты, чтобы позвать ее с собой, а он смотрел на нее, опершись на дверной косяк, а она делала ему знаки рукой, в смысле «я скоро приду, пять секунд», и махала ему пальцами, а сама успокаивала по телефону чертовою психопата — меня то есть.
У меня стоит комок в горле и слезы в глазах, хотя я совершенно отчетливо понимаю, что ревность весьма деструктивна. Более того, в нашем случае она попросту необоснованна. Но паранойя уже всосалась в мою кровь, подобно пузырькам шампанского. И мне хочется убежать, спрятаться от всех. Я никому не верю, я всех боюсь, и мне безумно обидно и жалко себя до слез.
Выпив четвертый бокал шампанского в десятом часу утра, я вывожу еще одну формулу нашего жития. Я всех обманываю, меня все обманывают. Никто никому не верит. Никто никому не говорит правду. Мы все — заложники собственной лжи. И мы живем под девизом «Ложь во благо» — и наше благо действительно во лжи. Мы стараемся никого не поранить правдой, раня только себя бутылочными осколками нашего вранья. И все это делается для того, чтобы всем было комфортно и приятно думать, что они кому-то нужны. И все утешают друг друга и признаются в любви из чувства «человечности». А потом гордо несут себя, преисполненные чувства «помощи нуждающимся».
И мы говорим по телефону с нашими женами, принимая в это самое время минет от своих любовниц. И наши любовницы, сделав нам минет, бегут в ванную послать эсэмэс своим изнывающим от тоски нежным друзьям. А друзья ломают себе пальцы в ожидании этого сообщения. А приняв его, едут домой к нашим женам, чтобы предаться блуду, в то время как мы блудим с нашими любовницами, которые оказываются подругами любовников наших жен. И уже непонятно, кто здесь кого любит, и кажется, страдают все одновременно. И каждый старается утешить другого, параллельно сделав еще больнее, ревнуя друг друга при этом до слез и белеющих костяшек сжатых кулаков.
И всем нам настолько хорошо, что мы смеемся над нашими женами в компании своих любовниц, в то время как наши любовницы показывают наши трогательные эсэмэсы своим друзьям, которые ужасаются пошлости и цинизму своих подруг, понимая, что почти такие же эсэмэсы они отправляют нашим женам. А потом спектакли входят в увертюру, где наши нежные чувства оказываются смешанными с грязью. Где самые любящие подруги оказываются самыми развратными шлюхами, а самые циничные подлецы оказываются ранимыми принцами с оленьими глазами. А наши лучшие друзья оказываются злейшими врагами. И когда все становится явным, мы все дружно выпиваем коктейль из страсти, похоти, нежности, ревности, крови и обмана. Мы понимаем, что обмануты тут все по кругу, и остается один выход — просто повеситься.
Но мы выбираем жизнь, потому что это проще. И отчаянно пытаемся верить, что, может быть, как раз нас-то и не обманули. У нас-то все по-настоящему. (Стоит ли говорить, что мы и оказываемся в итоге самыми обманутыми из всех?…)
И каждый чувствует себя победителем на коротком отрезке времени, не понимая, что можно выиграть бой, но проиграть целую войну.
В итоге мы все остаемся одни, засыпая в обнимку с нашими страданиями и слезами, как с плюшевым мишкой.
Накрутив себя таким образом, я понимаю, что напился в хлам. Я встаю из-за стола, иду к выходу, строя рожи окружающим и дразня языком хостесс. Персонал и немногочисленные гости косятся на меня исподлобья. Выходя из бара, я беру со столика при входе пустое ведерко для шампанского и надеваю себе на голову.
Затем я поворачиваюсь к залу и громко говорю: «НИКОМУ НЕ ВЕРЬТЕ, ЛЮДИ! БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ, НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ВАС ОБМАНЫВАЮТ!»
И со стороны я похож на магистра Ливонского ордена из фильма «Александр Невский», который вызывает на поединок главного героя голосом из-под шлема — консервной банки. И я сам ощущаю себя консервированным лососем в соусе из собственных сентиментальных соплей. Я снимаю с головы ведро и выхожу из бара. Где-то в его глубине раздаются аплодисменты такого же пораженного в сердце циника. Господи, ну почему же мы не допускаем для себя факта существования НОРМАЛЬНЫХ людей? Отчего нам так тяжело кому-то поверить?
Я иду по коридору к лифтам — пьяный, сонный и совершенно разбитый. И везде снова играет эминемовский «Stan», и я не знаю, чего мне больше хочется: упасть в кровать или упасть в Неву?
В двенадцать часов дня в дверь кто-то стучит. Я открываю и вижу стоящую на пороге горничную.
— Убираться нужно? — тихим голосом спрашивает она.
— Нет… — отвечаю я, оборачиваясь. Сзади меня разгромленный номер, куча смятых вещей в углу, перевернутое кресло, пара пустых бутылок и чья-то безжизненно свесившаяся с кровати рука с красным маникюром. — Нет… не нужно, здесь все уже и так убрались…
Домой
I'm back in the U.S.S.R.
You don't know how lucky you are boys
Back in the U.S.S.R.
The Beatles. Back in USSR
I'm a human and I need to be loved, just, like everybody else, does.
The Smiths. «How soon is now?»
Через два часа после описанных событий я уже сижу этаким живчиком в ресторане «Москва», из окон которого можно наблюдать один из самых потрясающих видов на Питер. Расположен он на шестом этаже какого-то бизнес-центра, что по московским меркам безусловный моветон, но в Питере такой ресторан можно было бы открыть даже на минус шестом этаже подземной парковки — все равно он был бы успешным. Ресторан действительно очень московский, как с точки зрения прелестного минималистского дизайна, так и с точки зрения музыки, сервиса и кухни. Я намеренно сделал такую критериальную расстановку, ибо «Москва» — ресторан очень модный, а в модные рестораны ходят за чем угодно. Ходят есть — в последнюю очередь.
Я сижу, пялюсь сквозь панорамные окна на стоящий вдалеке крейсер «Аврора» и пью уже второй кофе. Оставшиеся до поезда два часа я коротал в компании своего дальнего питерского родственника Андрея и его девушки. По последнему определению у меня большие вопросы, но проще его принять, чем уточнять что-то.