— Я долго спала?
— Трудно сказать, — буркнул он, метнув в нее полный негодования взгляд.
— Что-то не так?
— Многое не так, я бы сказал. — Глядя на ее спутанные золотистые волосы, розовые щеки и пышную наготу, едва скрытую простыней, он прищурился. — Очень многое.
Проследив за его недобрым взглядом, Трикси обнаружила, что лежит под простыней совершенно голая. Округлив глаза, она уставилась на него в недоумении.
— Где ты меня нашел в таком виде?
— В постели Хуссейна Джеритла.
— Нет! — в ярости воскликнула она.
— Да. Ты отлично с ним забавлялась, — добавил он грубо.
У Трикси по спине пробежал холодок.
— Ты уверен?
Паша долго молчал, стиснув челюсти. На скулах играли желваки, а глаза казались замерзшими льдинками.
— Уверен, как ни в чем другом, — подтвердил он, изо всех сил сжав горлышко бутылки.
— У меня сложилось впечатление, — начала она медленно, — что ты винишь во всем случившемся меня.
Его темные брови насмешливо изогнулись.
— Должен сказать, что ты не жаловалась и не возмущалась.
Он говорил с такой уверенностью, с таким ядовитым сарказмом, что Трикси не знала, как сможет это опровергнуть.
— Я ничего не помню, — промолвила она. — Совсем ничего. Разве такое возможно?
— Я бы сказал, что это чертовски удобно для прикрытия. — Паша поднес бутылку ко рту. Его глаза жгли ее беспощадным огнем. — К несчастью, я отчетливо помню, как от наслаждения ты стонала.
— Невозможно! — Трикси резко села, натянув простыню до самой шеи. Ее била дрожь. — Ты лжешь. Он ко мне не при касался!
— Еще как прикасался, моя маленькая стерва, — прорычал Паша. Каждое брошенное им слово обжигало ненавистью. — Он не оставил на тебе нетронутым ни одного места, облапал тебя всю: сверху донизу.
Трикси застыла.
— Может, ты ошибся? — спросила она, избегая его взгляда.
— Никаких ошибок, леди Гросвенор, — возразил Паша безжалостно и с презрительной усмешкой поднял бутылку.
— Наверное, они что-то подмешали мне в еду. — Трикси покачала головой, словно хотела прояснить мысли. — Персиковый нектар… у него был странный вкус. Какой-то экзотический аромат…
— Но ты его пила, — произнес он с укором.
— Я не знала. Я целый день не ела и не пила. Откуда мне было знать?
Она чувствовала себя запятнанной, опозоренной, пристыженной.
— Отлично. Ты не знала, — повторил он с отвращением. — Давай вообразим, что все это был мерзкий сон. Теперь, если ты смоешь с себя его семя, мы прекратим эту дискуссию. Полезай в ванну.
— Как ты смеешь на меня злиться? — Сдвинув брови, Трикси смотрела на него с вызовом во взгляде. — Уж не хочешь ли ты обвинить меня в потворстве?
— Может, ты просто проявила дружелюбие. Мы оба знаем, какой общительной ты бываешь, — закончил он язвительно. — Но о тонких моментах гостеприимства мы поговорим позднее. Я устал. Давай на том и порешим. Я хочу, чтобы ты смыла с себя его семя, — прошипел он тихо и угрожающе. — Сделай это сама, или я сделаю это за тебя.
Трикси вспыхнула.
— Нечего мне приказывать, я не твоя собственность. Он зло ухмыльнулся.
— Если Хуссейн тебе приказывал, — бархатным тоном произнес он, — почему я не могу?
— Я не собираюсь обсуждать эту тему. — Она выпрямилась, вздернула подбородок. Она прошла слишком большой путь в буквальном и в переносном смысле, чтобы позволить мужчине помыкать собой. Кем бы он ни был. — И не намерена выслушивать от тебя циничные упреки.
Паша покачал головой, отказываясь верить услышанному.
— Невероятно. Сначала удобная потеря памяти, а теперь что? Праведный гнев? — Его голос дрогнул. — Немедленно отправляйся в ванну.
— Раз уж ты меня спас, спасибо, — произнесла она, кипя от гнева, — но я тебе не принадлежу. Я никому не принадлежу.
— Хуссейн Джеритл обладал каждым дюймом вашего тела, леди Гросвенор, — прорычал он. — У тебя, случайно, не образовались мозоли от этого огромного золотого члена, которым он тебя таранил?
— Замолчи! — воскликнула она испуганно, залившись краской стыда при виде картины, возникшей в ее воображении. Сделав глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, она заговорила. Голос ее слегка дрожал. — Мне неведомо, что делал или не делал Хуссейн. — Ей потребовалось сделать еще один глубокий вдох, чтобы больше не думать о тех мерзостных вещах, которые могли над ней учинять. — Но я счастлива, что осталась в живых, и весьма сожалею, если задета твоя мужская честь. Я не принимала участия в том, что происходило. Видимо, отключилась. — Костяшки на пальцах, сжимавших у горла простыню, побелели. — Я вообще ничего не помню. И если речь идет о каком-то золотом приспособлении или еще о чем-то, что вызывает твое неудовольствие, то вот что я тебе скажу, — произнесла она, наклонившись вперед и понизив голос до шепота: — Засунь себе свое негодование в одно место. Плевать я на него хотела!
— Но мне не все равно, — простонал Паша.
— Твои проблемы, — отчеканила она ледяным тоном.
— Скорее твои, — буркнул он.
— Ты мне угрожаешь?
— Просто хочу объяснить свои чувства.
— В таком случае позволь мне объяснить, что я чувствую. Можешь пойти и удавиться.
— У меня есть альтернатива, — зло произнес он.
— Надеюсь, меня она не касается.
— Прошу прощения.
Паша аккуратно поставил порожнюю бутылку вниз, после чего проделал то же самое с остальными.
— Что ты делаешь? — Трикси гневно уставилась на него. Он вскинул взгляд.
— Убираю бутылки под стул.
— Зачем? — Она подозрительно смотрела на него, готовая в любую минуту ринуться в атаку.
— Люблю порядок. — Паша поднялся. Слабая улыбка на его губах свидетельствовала о том, что он задумал недоброе. — И опять же я не хочу, чтобы ты порезала о стекло ноги. — Он стоял посреди комнаты, все еще в сапогах и в одежде, запятнанной кровью в результате устроенной в шатре Хуссейна резни. Его глаза горели яростью. — Твоя ванна остывает.
— Высокомерный ублюдок. Я не собираюсь мыться. Она предусмотрительно перебралась в дальний угол кровати.
— Я тебе помогу, — сказал он, пропустив мимо ушей ее слова.
— Лучше не приближайся.
— Это всего лишь ванна, а не гильотина.
— Тогда отстань.
— Я бы с радостью, но не могу преодолеть отвращения и трахнуть женщину, если она не смыла с себя следы связи с предыдущим мужчиной.
— А после ванны я стану чистой? — осведомилась она надменно.