— «Убей все мои завтра», эпизод семьдесят тр…
Рода положила ладонь ему на плечо и произнесла слова, от
которых живот Рози словно наполнился ледяной водой.
— Не стоит.
Режиссер повернулась к стеклянной кабинке, увидела
потрясенное лицо Рози и улыбнулась ей откровенно фальшивой улыбкой.
— Не волнуйтесь, Рози. Я просто объявляю обеденный перерыв
на полчаса раньше, вот и все. Выходите.
Рози поднялась со стула слишком быстро, ударившись бедром об
угол стола (хороший синяк!) и едва не перевернув бутылку с водой. Она торопливо
выскочила из кабинки.
Рода и Курт стояли у выхода, и на мгновение ей показалось —
нет, она знала, — что они говорили о ней.
«Если ты действительно так считаешь, Рози, тебе следует
обратиться к врачу, — остудила ее пыл Практичность-Благоразумие. — Знаешь, к
тому, который показывает чернильные кляксы и спрашивает, в каком возрасте ты
отучилась ходить на горшок». В последнее время Рози редко обращала внимание на
внутренний голос, однако в этот раз она ему по-настоящему обрадовалась.
— Я могу лучше, — заверила она Роду. — И буду читать лучше
после обеда, честное слово. Вот увидите.
Так ли это? Она не знала, совершенно не знала. Все утро Рози
провела в попытках проникнуться настроением книги, как получилось с «Сияющим
лучом», но, увы, без толку. Она начинала погружаться в мир Альмы Сент-Джордж,
которую преследовал сумасшедший обожатель Петерсон, но в эту секунду ее отвлекал
голос из прошлого вечера: голос Анны, позвонившей, чтобы сообщить ей о смерти
бывшего мужа, человека, направившего Рози в «Дочери и сестры», или голос Билла
с явственными растерянно-паническими нотками, спрашивающий, что с ней
случилось, или, хуже того, — ее собственный, приказывающий Биллу держаться от
нее подальше. Просто держаться подальше. Курт похлопал ее по плечу.
— Вы сегодня не в голосе, — заметил он. — Бывает, волосы не
ложатся в прическу, случается, голос не звучит. Последнее хуже. Такое в нашей
камере аудио-пыток мы наблюдаем часто. Правда, Ро?
— Да уж нередко, — откликнулась Рода, однако в то же время
ее глаза внимательно изучали лицо Рози, и та хорошо представляла себе, что
видит Рода. Прошлой ночью ей удалось поспать два, от силы три часа, и она пока
что не обзавелась набором всемогущей косметики, способной скрыть плачевные
результаты.
«Все равно я не умею ей пользоваться», — подумала она.
Когда она училась в старшей школе, у нее было достаточно
косметики (по иронии судьбы, она тогда меньше всего в ней нуждалась), но с тех
пор, как вышла замуж за Нормана, Рози обходилась минимумом: чуточку пудры и
две-три губные помады наиболее природных оттенков. «Если бы я хотел каждый день
видеть перед собой рожу проститутки, — сказал ей однажды Норман, — я нашел бы
себе жену на панели».
Она подумала, что Рода, наверное, внимательнее всего
вглядывается в ее глаза: вспухшие веки, воспаленные, в красных прожилках белки,
темные набрякшие мешки под глазами. Прошлым вечером, выключив свет, она в
отчаянии проревела не меньше часа, но так и не доплакалась до сна — который в
тот момент стал бы настоящим благословением. В конце концов запас слез
истощился, и она попросту лежала в темноте, гоня от себя мысли и все же думая,
думая, думая. Когда наступила и медленно укатила в прошлое полночь, ее вдруг посетила
совершенно ужасная мысль: она решила, что допустила фатальный промах, позвонив
Биллу, совершила ошибку, отказавшись от его утешений, — а также, возможно,
защиты, — когда больше всего в них нуждалась.
«Защиты? Да не смешите меня! Я знаю, голубушка, он тебе
нравится, и в этом ничего плохого нет, но давай говорить откровенно: Норман
проглотит его, не поперхнувшись».
Правда, у нее нет возможности проверить, действительно ли
Норман в городе — именно это снова и снова повторяла в телефонном разговоре
Анна. Питер Слоуик стал жертвой жестокого убийства, однако он помогал не только
ей, но и многим другим, и далеко не все его дела можно считать безобидными.
Вполне вероятно, что он наступил на любимую мозоль совсем другому человеку…
который и убил его. Однако Рози знала.
Ее сердце знало. Это Норман. И все же проходил час за часом,
а голос сомнения продолжал нашептывать ей на ухо. Откуда ее сердце знает, что
Норман убил Питера Слоуика? Или за уверенностью прячется та часть ее сознания,
которую можно назвать совсем не Практичность и Благоразумие, а Страх и
Беспомощность? Может, она ухватилась за звонок Анны как за повод придушить
зарождающуюся дружбу с Биллом, пока та не окрепла и не переросла в нечто иное?
Этого она не знала, зато прекрасно осознавала: каждый раз
при мысли о том, что больше никогда его не увидит, сердце ее сжималось в
маленький несчастный комочек… и страх охватывал ее, словно она лишилась
какой-то жизненно важной своей части. Невероятно, чтобы за такое короткое время
один человек вдруг стал настолько необходим другому, что не смог бы
существовать без него; но проходил час за часом, и подобная мысль уже не
казалась ей такой невероятной.
Когда же она уснула перед самым рассветом, ей приснилось,
что она снова едет с ним на мотоцикле; на ней маренового цвета хитон, она
сжимает Билла обнаженными коленями. Когда будильник разбудил ее— слишком рано
после того, как она провалилась в сон, — Рози тяжело дышала, все ее
разгоряченное тело дрожало, как в лихорадке.
— Рози, с вами все в порядке? — нахмурилась Рода.
— Да, просто… — Она бросила косой взгляд на Куртиса, затем
опять посмотрела на Роду. Пожав плечами, она приподняла уголки губ в жалкой
улыбке. — Просто для меня сейчас не самое лучшее время месяца, понимаете…
— Угу, — закивала головой Рода с откровенным недоверием. —
Ну что ж, тогда приглашаю вас в кафетерий. Утопим наши горести и печали в
салаты и молочном коктейле с клубникой.
— Вот-вот, — поддакнул Курт. — Я угощаю.
В этот раз Рози улыбнулась чуть искреннее, но отрицательно
покачала головой.
— Я пас. Мне больше хочется прогуляться, подставить лицо
ветру. Чтобы он сдул с него немного пыли.
— Если вы не поедите, к трем часам потеряете сознание от
истощения, — заметила Рода.
— Я съем салат. Обещаю. — Рози уже направлялась к старому
скрипучему лифту. — Что-нибудь более существенное — и десяток идеальных в
остальном отношении дублей испортит отрыжка.
— Сегодня это мало что изменит, — мрачно констатировала
Рода. — Встречаемся в четверть первого, договорились?
— Да, — кивнула Рози, но когда она спускалась с четвертого
этажа в трясущемся лифте, завершающая реплика Роды снова и снова повторялась в
голове, как строка песни на старой заигранной пластинке. «Сегодня это мало что
изменит». А что если и после перерыва она не сможет читать лучше? Что если от
семидесяти трех дублей они перейдут к восьмидесяти, девяноста,
сто-черт-знает-какому-количеству? Что если во время завтрашней встречи с
мистером Леффертсом вместо того, чтобы предложить контракт, он сообщит ей о
предстоящем увольнении? Что тогда?