Они прибавили шаг и ушли, не оглядываясь. Дэниэлс положил
руку на плечо Рамона. Прятавшиеся под кожей кости показались ему хрупкими, как
птичье крыло.
— Вставай-ка, великан, — произнес он, приводя упавшего в
сидячее положение. Голова Рамона безвольно болталась, как цветок на сломанном
стебельке. Его тело снова начало заваливаться на бок, из горла вырывалось
густое булькающее хрюканье. Дэниэлс опять усадил его, и в этот раз Рамону
удалось сохранить вертикальное положение.
Дэниэлс сидел рядом с ним, наблюдая за немецкой овчаркой,
которая, резвясь в свое удовольствие, бегала за пластмассовой летающей
тарелочкой. Он завидовал собакам, искренне завидовал. Им не нужно ни за что
отвечать, им не нужно работать — по крайней мере, в этой стране, — их кормят,
им предоставляют место для сна, им даже не надо волноваться о том, что ждет их
в конце пути, рай или ад. Однажды в Обрейвилле он спросил об этом отца
О'Брайена, и священник сказал ему, что у животных нет души — умирая, они просто
гаснут, как искры фейерверка четвертого июля, и исчезают с лица земли. Правда,
овчарку, наверное, кастрировали месяцев через пять или шесть после ее рождения,
но…
— В некотором смысле это тоже большое преимущество, —
пробормотал Дэниэлс. Он похлопал ладонью по брюкам Рамона, под которыми пенис
едва ощущался, зато яички распухли до невероятных размеров. — Все в порядке,
гигант?
Рамон издал глубокий гортанный звук, похожий на стон
человека, который видит кошмарный сон.
«Как бы там ни было, — подумал Дэниэлс, — от того, что
предписано, все равно не уйти, так что радуйся тому, что имеешь». Может, в
следующей жизни ему повезет больше, и он родится овчаркой, псом, не
обремененным никакими заботами, с удовольствием догоняющим летающие тарелочки,
высовывающим массивную голову через заднее стекло автомобиля по дороге домой,
где его ждет вкусный и обильный ужин из собачьего корма «Пурина дог чоу», но в
этой жизни он родился мужчиной, и в том-то и заключается вся беда.
И все же он мужчина, чего нельзя сказать о соседе по
скамейке.
«Континентал экспресс». Рамон видел ее у окошка автобусной
компании «Континентал экспресс» в десять тридцать или без четверти одиннадцать,
и она не стала бы ждать чересчур долго — она слишком боялась его, чтобы ждать
долго, он готов поклясться в этом собственной жизнью. Значит, ему нужно
проверить автобусы, которые покинули Портсайд, скажем, между одиннадцатью утра
и часом дня. Вероятнее всего, автобусы, уходящие в большие города, где она, как
ей кажется, смогла бы легко затеряться.
— Только от меня ты не уйдешь, — проговорил Дэниэлс. Он
увидел, как овчарка высоко подпрыгнула и схватила парящую в воздухе тарелочку,
впившись в нее острыми белыми зубами. Нет, он найдет ее. Она думает, что может
скрыться в большом городе, но ошибается. Поначалу ему придется распутывать
клубок большей частью по выходным, пользуясь, в основном, телефоном. Да,
пожалуй, другого выхода и нет, он должен закончить расследование дела,
связанного с ограблением склада большой компании; это будет настоящая сенсация
(если повезет, его сенсация). Но ничего страшного. Скоро он разделается с
ограблением и вплотную займется поиском своей жены, уделит Роуз все свое
внимание, и она пожалеет о том, что совершила. Да. Она будет жалеть о своем
опрометчивом поступке на протяжении всей оставшейся жизни — периода, который
вряд ли окажется продолжительным, но он постарается сделать его крайне… как бы
это сказать…
— Крайне интенсивным, — проговорил он вслух и решил, что это
самое что ни на есть подходящее слово. Идеально подходящее слово.
Он встал со скамейки и быстро зашагал по улице к
расположенному на противоположной стороне полицейскому управлению, не удостоив
даже беглым взглядом молодого человека, сидящего в полубессознательном
состоянии на скамейке с опущенной головой и слабо прижатыми к паху руками. Для
детективного инспектора второго класса Нормана Дэниэлса Рамон попросту перестал
существовать. Дэниэлс размышлял о своей жене и о тех уроках, которые он ей
преподаст. О том, что им нужно будет обсудить. И они обязательно поговорят —
как только он ее выследит. Они будут беседовать долго, очень долго, и главной
темой разговора станет то, что должно происходить с женщинами, которые клянутся
любить, почитать и повиноваться, а потом крадут кредитные карточки мужей и
убегают из дому. Они обязательно поговорят об этом. И поговорят начистоту.
9
Она снова стелила постель, но в этот раз это была совсем
другая постель, совсем в другой комнате и совсем в другом городе. И, что самое
приятное, это постель, в которой она никогда не спала, и никогда не будет
спать.
Прошел месяц с того дня, когда она покинула свой дом,
оставшийся в восьмистах милях к востоку, и многое в ее жизни улучшилось. Сейчас
самой большой проблемой являлась спина, вернее поясница, но даже она теперь
болела меньше; улучшение было заметным. В данный момент сильная и неприятная
боль в почках давала о себе знать, верно, но ведь это уже восемнадцатый
гостиничный номер, а в первый день работы в «Уайтстоуне» она едва не потеряла
сознание после уборки десятого номера и не могла пошевелиться после
четырнадцатого — ей пришлось обратиться к Пэм за помощью. Четыре недели
способны чертовски здорово изменить мировоззрение человека, теперь Рози хорошо
понимала это, особенно если за четыре недели, о которых идет речь, вас ни разу
не ударили по почкам или в живот.
Однако на сегодня хватит.
Она подошла к двери гостиничного номера, просунула голову в
коридор и посмотрела сначала налево, «затем направо. Она не увидела ничего,
кроме нескольких тележек, на которых доставляли в номера завтраки, тележки Пэм
у номера-люкс под названием „Озеро Мичиган“, в конце коридора, и своей, рядом с
дверью номер шестьсот двадцать четыре.
Взяв под стопкой свежих полотенец на тележке банан, она
пересекла гостиничный номер и села в мягкое кресло у окна. Очистив плод,
откусила маленький кусочек и начала медленно жевать его, глядя на озеро,
мерцавшее, как зеркало, в тусклом свете безветренного дождливого майского дня.
Ее сердце и разум переполняло одно простое огромное чувство — благодарность.
Жизнь ее далека от совершенства, во всяком случае, пока, однако многое изменилось
к лучшему, изменилось так, как она и не мечтала в тот день в середине апреля,
когда стояла на крыльце «Дочерей и сестер», глядя на коробочку переговорного
устройства и замочную скважину, забитую металлической пластиной. В тот миг
будущее представлялось ей темным и несчастным. Теперь же у нее болели почки,
ноги, она прекрасно понимала, что не желает всю оставшуюся жизнь гнуть спину,
работая внештатной горничной в отеле «Уайтстоун», но банан был вкусен, а кресло
под ней — мягким. В этот миг она не променяла бы свое место в мировом порядке
вещей ни на какое другое. За те недели, которые оно провела без Нормана, Рози
научилась получать неизъяснимое наслаждение от маленьких радостей, от чтения
перед сном, от разговора с другими женщинами о фильме или телешоу во время
совместного мытья по суды после ужина, от незаконного пятиминутного перерыва в
разгар рабочего дня, когда можно присесть и съесть банан.