— Герт…
Заливавшаяся слезами Синтия пыталась переползти к тому
месту, где, лежа на боку и следя за убегающим Норманом, стонала Герт. Обратив
внимание на девушку, Герт увидела, что та пострадала гораздо серьезнее, чем ей
показалось вначале. Похожий на грозовую тучу синяк вздулся над правым глазом, а
нос девушки, наверное, никогда больше не примет прежнюю форму.
Герт с усилием встала на четвереньки и поползла к Синтии.
Они встретились на полпути и обнялись, стоя на коленях, поддерживая друг друга.
Невнятно произнося слова разбитыми губами. Синтия сказала:
— Я и сама бы швырнула его… как ты учила нас, Герт… но он
застал меня врасплох…
— Все в порядке, — успокоила ее Герт, осторожно целуя в
висок. — Тебе сильно досталось?
— Не знаю… во всяком случае, кровью не харкаю… шаг в нужном
направлении. — Она попробовала изобразить улыбку. Попытка причиняла ей явную
боль, но Синтия не отступалась. — Ты на него помочилась.
— Да.
— Молодец, сучья ты дочь, — прошептала Синтия и опять
расплакалась. Герт прижала ее к себе, так их и обнаружили первые взволнованные
женщины, следом за которыми появились работники службы безопасности Эттингера:
Герт и Синтия стояли на коленях за стеной туалета рядом с покинутой
перевернутой инвалидной коляской, обнявшись, положив голову друг другу на плечи
и плача, как два моряка, спасшихся с затонувшего корабля.
16
В первые смутные мгновения пребывания в приемной
реанимационной палаты ист-сайдской больницы Рози показалось, что в небольшой
комнате собрались все обитательницы «Дочерей и сестер». Проходя через палату к
Герт (и лишь краешком сознания отмечая столпившихся вокруг нее мужчин), она все
же обратила внимание, что не хватает по меньшей мере троих: Анны, которая,
вероятнее всего, до сих пор не вернулась с поминальной службы по бывшему мужу;
Пэм, находившейся на работе в «Уайтстоуне», и Синтии. От мысли о последней она
похолодела.
— Герт! — зарыдала она, расталкивая мужчин, не удостоив их
даже взглядом. — Герт, где Синтия? Что с ней? Она не…
— Наверху. — Герт попыталась ободряюще улыбнуться Рози, но
без особого успеха. Глаза ее распухли и покраснели от слез. — Они сказали, что
ей, наверное, придется провести там некоторое время, но опасности нет, Рози. С
ней все будет в порядке. Ты хоть знаешь, что у тебя на голове мотоциклетный
шлем? И выглядишь ты в нем… я сказала бы, довольно забавно и мило.
Руки Билла принялись распускать ремешок, но Рози даже не
заметила, что он снял с нее шлем. Она смотрела на Герт… Консуэло… Робин…
Выискивала взгляд, который сказал бы ей, что она заразная, что принесла с собой
чуму в их до этого чистый дом. Пыталась обнаружить ненависть в их глазах.
— Извините, — прошептала она. — Простите меня за все.
— За что? — с искренним удивлением переспросила Робин. —
Разве ты избила Синтию?
Рози посмотрела на нее в замешательстве, затем перевела
взгляд на Герт. Та глянула в сторону, и, проследив за направлением ее глаз,
Рози ощутила прилив жуткого страха. Впервые ее сознание зарегистрировало тот
факт, что в комнате находятся не только женщины из «Дочерей и сестер», но и
полицейские. Двое в штатском, трое в форме.
Полицейские.
Она протянула мгновенно онемевшую руку и вцепилась в ладонь
Билла.
— Вам следует поговорить с этой женщиной, — сообщила одному
из полицейских Герт. — Все случившееся — дело рук ее мужа. Рози, это лейтенант
Хейл.
Все оборачивались теперь, чтобы посмотреть на нее, на жену
копа, которая набралась наглости и сбежала от мужа, украв при этом его
банковскую карточку, а потом попыталась исчезнуть из его жизни. Все смотрели на
нее. Братья Нормана.
— Мэм? — обратился к ней полицейский в штатском, которого
Герт представила как лейтенанта Хейла, и на миг его голос показался ей настолько
похожим на голос Харли Биссингтона, что она едва не сорвалась на истерический
крик.
— Спокойно, Рози, — пробормотал из-за плеча Билл. — Я здесь,
и я тебя не оставлю.
— Мэм, что вы можете сообщить нам? — Слава Богу, голос его
потерял сходство с голосом Биссингтона. Пожалуй, ей просто показалось.
Рози глянула в окно на асфальтированную дорожку,
соединяющуюся с автострадой. Она посмотрела на восток — в ту сторону, откуда
придет ночь, поднимающаяся с озера. До наступления темноты осталось всего несколько
часов. Она прикусила губу и посмотрела на полицейского. Затем вложила свою руку
в ладонь Билла и заговорила хриплым низким голосом, в котором даже сама с
трудом узнала собственный.
— Его зовут Норман Дэниэлс, — сообщила она лейтенанту Хейлу.
«Твой голос звучит, как голос женщины на картине, — подумала
ока. — Ты говоришь, как Мареновая Роза».
— Он мой муж, он полицейский инспектор, и еще он
сумасшедший.
1
До этого его не оставляло ощущение, что отделившееся от
телесной оболочки сознание парит где-то в трех футах над головой, но, когда
сучка Герти помочилась на него, все разом переменилось. Теперь вместо того,
чтобы чувствовать себя как наполненный гелием воздушный шар, его голова
превратилась в плоский камешек, посланный с берега сильной рукой и прыгающий по
поверхности озера. Сознание его больше не плавало, теперь оно скакало.
И все же он не мог до конца поверить в то, что сделала с ним
жирная черномазая стерва. Да, он знал и понимал это, но понимание и вера
отстоят подчас на целые миры друг от друга, и его состояние тому замечательный
пример. Как будто произошла черная, мрачная трансмутация, превратившая его в
некое новое существо, создание, беспомощно скользящее по поверхности восприятия
и позволяющее лишь изредка, в странные, стихийно возникающие периоды, когда
включалось сознание, мыслить связно.
Он помнил, как в последний раз поднялся на ноги за сатиром,
с лицом, кровоточащим от множества порезов и царапин, с забившимся кровью и
грязью носом, с болью во всем теле от столкновений с инвалидной коляской, с
тяжестью в ребрах и внутренностях, оставшейся после того, как на нем прыгали
триста фунтов чернозадой Грязной Герти… но с этими ощущениями еще можно жить, —
с этими и многими другими. А вот влага из ее мочевого пузыря, ее запах,
сознание того, что на нем не просто моча, а женская моча, заставляли его
рассудок спотыкаться каждый раз, когда он думал об этом. Ему хотелось кричать,
и постепенно мир — тот, с которым он отчаянно желал сохранить разумный контакт,
если, конечно, не хотел оказаться в конечном итоге за решеткой, возможно в
смирительной рубашке и с изрядной дозой торазина в крови — постепенно этот мир
растворялся в тумане.