Джонни заглянул в «дипломат» и в растерянности заморгал – у
него стало двоиться в глазах. Затем это прошло. И вдруг перед его мысленным
взором возникла картина. Картина очень далекого прошлого; похоже на старую
фотографию, сделанную сепией. На галерее толпятся мужчины, курят сигары,
рассказывают анекдоты в ожидании начала собрания. Какой это год? 1920-й?
1902-й? Во всем этом было что-то жутковатое, и ему стало не по себе. Один из
мужчин говорит о ценах на виски и ковыряет в носу серебряной зубочисткой, а
(а два года назад он отравил свою жену)
Джонни поежился. Картина, впрочем, не стоит особого
внимания. Мужчина давно уже мертв.
Из «дипломата» поблескивал ствол винтовки.
На войне за это представляют к награде, пронеслось в голове.
Он начал собирать винтовку. Каждому щелчку вторило эхо, коротко и внушительно,
напоминая все тот же звук взводимого курка.
Он зарядил «ремингтон» пятью патронами.
Положил винтовку на колени.
И стал ждать.
Медленно рассветало. Джонни ненадолго забылся, но было
слишком холодно, чтобы заснуть по-настоящему. Он видел какие-то короткие,
обрывистые сны.
Окончательно он очнулся, когда часы показывали начало
восьмого. Дверь внизу с шумом отворилась, и он чуть было не вскрикнул: Кто там?
Это был сторож. Джонни приник глазом к ромбовидной прорези в
балюстраде и видел крупного мужчину в бушлате. Он шел по центральному проходу с
вязанкой дров, мурлыча «Долину Красной реки». С грохотом вывалив дрова в
деревянный ящик, он исчез из поля зрения. Секундой позже Джонни услышал высокий
дребезжащий звук открываемой печной заслонки.
Вдруг Джонни подумал о том, что при каждом выдохе из рта у
него вырываются облачка пара. А если сторож подымет голову? Заметит он
что-нибудь?
Он попробовал задержать дыхание, но от этого усилилась
головная боль, и опять все стало раздваиваться перед глазами.
Донесся хруст сминаемой бумаги, чиркнула спичка. В стылом
воздухе слабо запахло серой. Сторож продолжал мурлыкать «Долину Красной реки» и
вдруг запел, громко и фальшиво: «Ты долину навек покидаешь… не забудем улыбку
твою-ууу-уу…»
Послышался другой звук – потрескивание. Занялся огонь.
– Сейчас мы тебя, гад ползучий, – сказал сторож под самой
галереей, и печная дверца захлопнулась. Джонни, точно кляпом, зажал рот обеими
руками, чтобы не сыграть шутку, которая окажется для него последней. Он явственно
представил: вот он встает во весь рост на галерее, тощий и белый, как всякое
уважающее себя привидение, раскидывает руки, словно крылья, выставив
пальцы-когти, и говорит замогильным голосом: «Это мы сейчас тебя, гад
ползучий!»
Джонни подавил смешок. Голову распирало, она была словно
гигантский помидор, заполненный горячей, пульсирующей кровью. Перед глазами все
плясало и расплывалось. Неудержимо потянуло бежать от человека, ковыряющего в
носу серебряной зубочисткой, но он боялся пошевельнуться. Господи, а если
захочется чихнуть?
Внезапно чудовищный пронзительный вой пронесся по залу,
впился ему в уши тонкими иглами, потом полез вверх, вибрируя и отдаваясь в
голове. Сейчас он закричит…
Вой оборвался.
– Вот гад, – укоризненно сказал сторож.
Джонни глянул в прорезь и увидел, что сторож стоит на сцене
и вертит микрофон. Шнур от микрофона змеей тянулся к небольшому портативному
усилителю. Сторож сошел по ступенькам со сцены, перенес усилитель подальше от
микрофона и покрутил ручки на верхней панели. Вернувшись на сцену, он еще раз
включил микрофон. Тот снова зафонил, но уже слабее, и понемногу затих. Джонни
прижал ладони ко лбу и начал его массировать.
Сторож постучал пальцем по микрофону, и пустое помещение
наполнилось звуками. Словно кто-то забарабанил по крышке гроба. И тот же
фальшивый голос, усиленный до чудовищного рева, обрушился на голову Джонни: «ТЫ
ДОЛИ-И-И-НУУУ НАВЕК ПОКИДАЕШЬ…»
Прекрати, хотелось закричать Джонни. Умоляю, прекрати, я
схожу с ума, прекрати же, слышишь?
Пение завершил громоподобный щелчок, и сторож сказал своим
обычным голосом: «Вот так мы тебя, гад».
Он опять исчез из поля зрения Джонни. Послышался треск –
разорвалась бумага, сухой щелчок – лопнул шпагат. И вот сторож снова появился в
поле зрения, насвистывая, с целой кипой буклетов в руках. Он начал раскладывать
их через небольшие промежутки на скамьях.
Покончив с этим, сторож застегнул бушлат и покинул зал.
Дверь гулко хлопнула за ним. Джонни посмотрел на часы. Семь сорок пять. Зал
понемногу прогревался. Он сидел и ждал. Голова по-прежнему разламывалась, но,
как ни странно, переносить боль было теперь куда легче. Ничего, подумал Джонни,
недолго ей мучить меня.
Ровно в девять дверь распахнулась, и он мгновенно вышел из
полудремы. Пальцы непроизвольно стиснули винтовку, потом разжались. Он приник к
ромбовидному глазку. Появились четверо. Среди них сторож в своем бушлате с
поднятым воротником. Остальные трое в расстегнутых пальто. Сердце у Джонни
учащенно забилось. Один из прибывших был Санни Эллиман – волосы коротко
подстрижены, и прическа модная, но в зеленых глазах все тот же блеск.
– Готово? – спросил он.
– Можете проверить, – ответил сторож.
– Не обижайся, папаша, – сказал второй. Они направились к
передним рядам. Один из них, судя по щелчкам, включил и выключил усилитель,
проверяя его.
– Можно подумать, что прямо императора встречаем, –
проворчал сторож.
– Вот именно, – ввернул третий, чей голос показался Джонни
знакомым, наверное, слышал его на митинге в том же Тримбулле. – В твои годы,
папаша, пора бы понимать такие простые вещи.
– Наверху проверил? – спросил Эллиман сторожа. Джонни
похолодел.
– Дверь на лестницу заперта, – ответил сторож. – Как обычно.
Я ее подергал.
Джонни мысленно поблагодарил дверной замок.
– Должен был посмотреть, – сказал Эллиман.
Сторож даже крякнул в сердцах.
– Да что вы в самом деле, – сказал он. – Кого боитесь-то? Привидения?
– Ладно тебе, Санни, – опять вступил тот, чей голос
показался Джонни знакомым. – Нет там никого. Если рванем в кафе на углу, еще
успеем глотнуть кофе.
– Разве это кофе, – сказал Санни. – Бурда, а не кофе. Ну-ка,
Мучи, сбегай наверх и глянь, все ли там тихо. Порядок есть порядок.
Джонни облизал губы и крепче сжал винтовку. Он окинул
взглядом из конца в конец галерею. Справа она упиралась в глухую стену, слева
уходила к служебным помещениям. Туда кинуться или сюда – невелика разница.
Стоит ему пошевелиться, и они услышат. Пустой зал – тот же усилитель. Он в
ловушке.