Чак опасливо попятился. Он почувствовал что-то. Что-то
холодное, темное, непостижимое. Ему вдруг расхотелось прикасаться к Джонни; в
эту минуту у него было одно желание – никогда больше не дотрагиваться до
Джонни. Он словно узнал, что чувствуешь, когда тебя живьем заколачивают в
гробу.
– Джонни, – сказал он, и голос его дрогнул. – Что… что
это?..
Роджер, подходивший к ним с бокалами, в растерянности
остановился. Джонни смотрел мимо Чака на далекие грозовые тучи. Глаза у него
были отсутствующие и затуманенные.
– Вам туда нельзя. Там нет громоотводов, – сказал он.
– Джонни… – Чак в страхе повернулся к отцу. – По-моему, у
него… обморок, что ли.
– Молния, – возвестил Джонни во весь голос. Люди стали
оборачиваться. Он простирал к ним руки. – Пожар. Пробита изоляция. Двери
заперты. Горящие люди… запах жареной свинины.
– О чем это он? – вскрикнула подружка Чака. Разговоры
прекратились. Все смотрели на Джонни, застыв с тарелками и бокалами в руках.
– Джон! Джонни! Что случилось? Очнитесь. – Роджер шагнул к
нему и щелкнул пальцами перед невидящими глазами Джонни. На западе забурчал
гром – словно где-то там великаны ссорятся за картами. – Что случилось?
Голос Джонни звучал отчетливо и громко, его слышали все
пятьдесят с лишним человек – бизнесмены, учителя, их жены, выпускники даремской
средней школы.
– Сегодня вечером Чак должен сидеть дома, не то он сгорит
вместе с остальными. Будет пожар, страшный пожар. Не пускайте его в «Кэти».
Ударит молния, и когда приедут пожарники, все уже сгорит дотла. Загорится
проводка. У выходов найдут обугленные тела. Опознать их можно будет только по
пломбам в з??бах. Там… там…
Патти Стрэн закричала и уронила пластиковый стакан – кубики
льда рассыпались по траве, сверкая, как огромные алмазы. Еще секунду она
стояла, пошатываясь, а затем упала без чувств – в своем воздушном, пастельных
тонов, вечернем платье, – и ее мать метнулась на помощь, бросив Джонни на ходу:
– Да что с вами? Что, я вас спрашиваю?
Чак, белый как мел, смотрел на Джонни расширенными зрачками.
Глаза у Джонни начали проясняться. Он озирался, встречая
устремленные на него взгляды.
– Простите, – пробормотал он.
Мать Патти стояла на коленях, приподняв голову дочери, и
легонько похлопывала ее по щекам. Девушка зашевелилась и застонала.
– Джонни… – прошептал Чак и, не дожидаясь ответа, бросился к
своей подружке.
Безмолвие воцарилось на лужайке Чатсвортов. Все смотрели на
Джонни. Опять с ним это случилось, и опять все глазеют на него. Как глазели
сестры в больнице. И репортеры. Они смахивают на ворон, усевшихся в ряд на
проводах. Стоят – в руках бокалы и тарелки с картофельным салатом – и таращатся
так, будто у него расстегнуты брюки.
Ему захотелось убежать, забиться в угол. Подступила тошнота.
– Джонни, – Роджер обнял его, – пойдемте в дом. Нельзя вам
здесь…
– Что такое «Кэти»? – оборвал Джонни, пытаясь высвободиться
из рук Роджера. – Это не частный дом, потому что там таблички с надписью
«Выход». Что это? Где?
– Уведите же его отсюда! – закричала мать Патти. – Он опять
ее напугает!
– Пошли, Джонни…
– Но…
– Пошли!
Он позволил увести себя. Их шаги по гравиевой дорожке к
домику, где жил Джонни, отдавались особенно гулко. Больше ни звука. Они
поравнялись с бассейном, и тут до них донесся гул приглушенных голосов.
– «Кэти» – где это? – снова спросил Джонни.
– Странно, что вы не знаете, – сказал Роджер. – Я думал, вы
все знаете. Бедняжка Патти Стрэн хлопнулась из-за вас в обморок.
– Не вижу. Это в мертвой зоне. Что это такое?
– Давайте войдем в дом.
– Да что вы со мной как с больным!
– Вы перенапряглись, – сказал Роджер. Он говорил с ним
мягко, успокаивающе, как говорят с душевнобольными. От этого тона у Джонни
пробежал холодок по спине, и начала наваливаться головная боль. Он попытался
остановить ее напряжением воли. Они поднялись по лестнице в дом.
– Вам лучше? – спросил Роджер.
– «Кэти» – что это?
– Шикарный ресторан в Сомерсуэте. Неизвестно почему, но
вечеринки выпускников в «Кэти» стали традицией. А все-таки примите аспирин.
– Нет. Не пускайте его, Роджер. В ресторан ударит молния. Он
сгорит дотла.
– Джонни, – начал Чатсворт медленно и очень ласково, – вы не
можете этого знать.
Джонни отпил немного ледяной воды и поставил стакан на
место; рука его дрожала.
– Вы говорили, что интересовались моим прошлым. А значит…
– Да, интересовался. Но вы делаете отсюда неправильный
вывод. Я знал, что вас считают экстрасенсом или вроде этого, но мне не нужен
был экстрасенс. Мне нужен был репетитор. И вы оказались прекрасным репетитором.
Лично я полагаю, что нет никакой разницы между хорошими экстрасенсами и плохими,
поскольку я не верю в эти штуки. Все очень просто. Я не верю в это.
– Иными словами, я вру.
– Ну почему, – сказал Роджер тем же ласковым, тихим голосом.
– У меня на фабрике в Сассексе есть мастер, который ни за что не прикурит
третьим от одной спички, но это еще не значит, что он плохой мастер. У меня
есть набожные друзья, и хотя сам я в церковь не хожу, мы продолжаем оставаться
друзьями. Я искал репетитора, и мне было безразлично, что вы там думаете о
своей способности к прозрениям или телепатии. Нет… не совсем так. Мне стало
безразлично, когда я решил, что это не помешает вашим занятиям с Чаком. Так оно
и вышло. Но пожар в «Кэти» сегодня вечером для меня то же самое, что луна из
рокфора.
– Ну да, я не вру, просто я свихнулся. – Глупо до смешного.
Дюссо и многие из тех, от кого Джонни получал письма, обвиняли его в
шарлатанстве. Чатсворт первый приписал ему комплекс Жанны д’Арк.
– Тоже нет, – сказал Роджер. – В свое время вы попали в
страшную аварию и со страшным трудом выкарабкались; вы заплатили слишком
большую цену за то, чтобы жить. Я не сторонник трепа на такие темы, ну а если
кто-нибудь из гостей, не исключая матери Патти, намерен делать далеко идущие
выводы, им вежливо объяснят, чтоб они помалкивали о том, чего не понимают.
– «Кэти», – сказал Джонни. – Откуда тогда мне стало известно
это название? Каким образом я узнал, что это не чей-то дом?