Я исписал практически всю страницу, когда в гостиной
воцарился холод, словно из июля она перенеслась в январь. Пот на коже
превратился в ледяную корочку, из носа закапало, воздух паром выходил изо рта.
Непроизвольное движение пальцев, и карандаш переломился надвое. За моей спиной
последний раз яростно звякнул колокольчик Бантера и затих. Откуда-то сзади
донеслись два хлопка, словно одновременно открыли две бутылки шампанского. И
все закончилось. Призраки, уж не знаю, сколько их было, покинули мою гостиную. Я
остался в гордом одиночестве.
* * *
Я выключил музыкальный центр в тот самый момент, когда Мик и
Кейт затянули «Воющего волка», побежал наверх, отключил детекторы дыма.
Высунулся из окна спальни для гостей на втором этаже, нацелил на «шеви»
брелок-пульт, который висел на кольце с ключами, нажал кнопку. Сирена
противоугонной сигнализации смолкла.
Остался только каркающий политик в телевизоре. Я спустился
на кухню, разделался с политиком и застыл, так и не убрав руку с кнопки
выключения телевизора. Смотрел я на кота-часы. Хвост наконец-то перестал
качаться из стороны в сторону, а большие пластмассовые глаза лежали на полу.
Выскочили из орбит.
* * *
Ужинать я поехал в «Деревенское кафе». Прежде чем сесть за
стойку, я взял с полки воскресный номер «Телеграммы» (заголовок гласил:
КОМПЬЮТЕРНЫЙ МАГНАТ ДИВОУР УМИРАЕТ ТАМ, ГДЕ РОДИЛСЯ И ВЫРОС). На фотографии
Дивоур выглядел тридцатилетним. Он улыбался. У большинства людей улыбка
естественная. По лицу Дивоура чувствовалось, что учиться улыбаться ему пришлось
долго и упорно.
Я заказал фасоль, оставшуюся от субботнего фасолевого ужина
Бадди Джеллисона. Мой отец не сыпал афоризмами, этим у нас заведовала мама, но
он всегда говорил, по воскресеньям разогревая в духовке субботнюю тушеную
фасоль, что фасоль и жаркое вкуснее на второй день. Я это запомнил. Как и еще
одну премудрость, усвоенную от отца: всегда мыть руки, сходив в туалет на
автобусной станции.
Я читал статью о Дивоуре, когда подошла Одри и сказала, что
Ройс Меррилл скончался, не приходя в сознание. Отпевание, добавила она,
состоится во вторник в Большой Баптистской церкви. Прощаться с ним придет много
народу, едва ли не все захотят проводить в последний путь самого старого
человека округа, последнего владельца золотой трости «Бостон пост». Она спросила,
приду ли я в церковь. Я ответил, что скорее всего нет. Но не стал добавлять,
что в это же время буду праздновать победу с Мэтти Дивоур и ее адвокатом.
Пока я ел, накатил и схлынул последний за день поток
посетителей кафе. Они заказывали бургеры и фасоль, куриные сандвичи и пиво.
Кто-то жил в Тэ-Эр, кто-то приехал на лето. Я ни на кого не смотрел, со мной
никто не заговаривал. Поэтому я понятия не имею, кто оставил салфетку на моей
газете. Однако когда я просмотрел первый разворот и хотел взять второй, со
спортивным разделом, салфетка лежала на газете. Я поднял ее, чтобы отложить в
сторону, и увидел надпись на обратной стороне. Большими, черными буквами.
УБИРАЙСЯ ИЗ ТЭ-ЭР!
Я так и не узнал, кто оставил эту салфетку на моей газете.
Наверное, это мог сделать кто угодно.
Глава 23
Марево вернулось и постепенно трансформировалось в сумерки.
Ярко-красный шар солнца, погружаясь в затянувшую западный горизонт дымку,
окрасило его пурпуром. Я сидел на террасе, наблюдал за закатом и пытался решить
кроссворд. Получалось не очень. Когда зазвонил телефон, я прошел в гостиную,
бросил сборник кроссвордов на рукопись (до чего же мне надоело смотреть на
название романа) и взял трубку.
— Слушаю?
— Что у вас там творится? — пожелал знать Джон Сторроу. Даже
не стал тратить время на то, чтобы поздороваться. Впрочем, злости в его голосе
не чувствовалось, только размеренность. Видать, жара совсем доконала его. — Я
пропустил самое интересное!
— Я напросился на ленч во вторник, — ответил я. — Надеюсь,
вы не возражаете.
— Отнюдь, чем больше народу, тем веселее. — Голос звучал
искренне. — Что за лето, а? Что за лето! Никаких катаклизмов не произошло?
Землетрясений? Извержений вулканов? Массовых убийств?
— Массовых убийств не наблюдается, но старик умер.
— Черт, да весь мир знает, что Макс Дивоур отбросил коньки,
— воскликнул Сторроу. — Вы меня удивляете, Майк! Сообщить мне такую
сногсшибательную новость!
— Я про другого старика. Ройса Меррилла.
— Это вы о… постойте. Старикан с золотой тростью, который
выглядел как экспонат из «Парка Юрского периода»?
— Он самый.
— Понятно. А в остальном…
— А в остальном все под контролем, — ответил я, вспомнил о
выскочивших из орбит глазах Феликса и чуть не рассмеялся. Остановила меня лишь
уверенность в том, что Джон Сторроу звонит мне не ради веселых баек, а чтобы
узнать, какие у нас отношения с Мэтти. И что я мог ему сказать? «Пока ничего не
происходит»? Разве что один поцелуй, пусть и крепкий. Разве это указывало на
радужные перспективы?
Я этого не знал. Но Джон спрашивать не стал, в первую
очередь его волновало другое.
— Послушайте, Майк, я позвонил потому, что мне есть что вам
рассказать. Думаю, вас это удивит и позабавит.
— Удивляться и забавляться — что может быть лучше?
Выкладывайте, Джон.
— Мне позвонила Роджетт Уитмор, вы ведь не давали ей номера
моих родителей, так? Сейчас я в Нью-Йорке, но она звонила в Филадельфию.
— У меня нет телефона ваших родителей. На автоответчике вы
его не надиктовали.
— Да, конечно. — Никаких извинений, о подобных пустяках он
не думал. Я же забеспокоился, не понимая, что все это значит. — Я дал его
Мэтти. Как вы думаете, Уитмор могла позвонить Мэтти, чтобы узнать этот номер?
Мэтти дала бы его ей?
— Я не уверен, что Мэтти пописала бы на Роджетт, если б
увидела, что та горит синим пламенем.
— Как вульгарно, Майкл! — Сторроу рассмеялся. — Может,
Уитмор добыла его так же, как Дивоур раздобыл ваш номер?
— Возможно, — ответил я. — Я не знаю, что произойдет через
месяц-другой, но сейчас она наверняка имеет доступ к персональному компьютеру
Макса Дивоура. И если кто-нибудь знает, какие там надо нажимать кнопки, так это
она. Она звонила из Палм-Спрингса?
— Да. Сказала, что только что обсудила с адвокатами Дивоура
его завещание. По ее словам, дедуля оставил Мэтти Дивоур восемьдесят миллионов
долларов.
Я промолчал. Его сообщение меня не позабавило, но уж точно
удивило.
— Вы потрясены, а? — радостно спросил Джон.